Амели Нотомб

Дрожь и оцепенение

Alexandra Tchourakova ([email protected]), перевод с французского

Гран-При Французской Академии за лучший роман 1999 года.

Господин Ганеда был начальником господина Омоши, который в свою очередь был начальником господина Саито, который являлся начальником мадемуазель Мори, которая была моей начальницей. Я же не была начальником ни у кого.

Можно было сказать и по-другому. Я была подчиненной мадемуазель Мори, которая была подчиненной господина Саито, и так далее, с одним уточнением, что распоряжения, двигаясь сверху вниз, могли перепрыгивать иерархические ступени.

Таким образом, в компании Юмимото я была в подчинении у всех.

8 января 1990 года лифт выплюнул меня на последнем этаже здания Юмимото. Окно в конце холла притянуло меня, словно разбитый иллюминатор самолета. Далеко, очень далеко был город -- так далеко, как будто я там никогда не бывала.

Я даже не подумала о том, что следовало предупредить о своем приходе в приемной. Честно говоря, у меня в голове не было ни единой мысли, ничего, кроме очарования пустоты за оконным стеклом.

Хриплый голос сзади произнес мое имя. Я повернулась. Маленький, худой, некрасивый мужчина лет пятидесяти недовольно смотрел на меня.

- Почему вы не предупредили администратора о своем приходе? -- спросил он.

Я не знала, что ответить, и промолчала. Потом сгорбилась, понимая, что за десять минут, не произнеся ни слова, уже произвела дурное впечатление в день моего поступления на работу в компанию Юмимото.

Мужчина сказал, что его зовут господином Саито. Он провел меня через бесконечные огромные офисы, по дороге представляя несметному числу людей, чьи имена я забывала по мере того, как он их называл.

Затем он ввел меня в кабинет, где располагался мой начальник господин Омоши, огромный и устрашающий, всем своим видом подтверждавший звание вице-президента.

Потом господин Саито показал мне на одну дверь и с торжественным видом объявил, что за ней находится господин Ганеда, президент. Само собой разумеется, нечего было и помышлять о встрече с ним.

Наконец, он проводил меня в огромную комнату, где работало около сорока человек. Он указал мне мое место, находившееся прямо напротив моей непосредственной начальницы мадемуазель Мори. Она была на совещании и должна была встретиться со мной после обеда.

Господин Саито кратко представил меня всему собранию. После чего спросил меня, люблю ли я преодоление трудностей. Было ясно, что я не имела права ответить отрицательно.

- Да, - сказала я.

Это было первое слово, произнесенное мной в стенах компании. До сих пор я ограничивалась кивком.

"Трудность", предложенная мне господин Саито, состояла в принятии приглашения некоего Адама Джонсона поиграть с ним в гольф в следующее воскресенье. Мне нужно было написать этому господину письмо по-английски, чтобы сообщить ему об этом.

- Кто такой Адам Джонсон? -- имела я глупость спросить.

Мой начальник безнадежно вздохнул и не ответил. Было ли нелепым не знать, кем был господин Джонсон, или же мой вопрос был бестактен? Я никогда этого не узнала, как и не узнала того, кто такой Адам Джонсон.

Задание показалось мне простым. Я села и написала сердечное письмо: господин Саито был счастлив поиграть в гольф в будущее воскресение с господином Джонсоном, и посылал ему уверения в своей дружбе. Потом я отнесла письмо шефу.

Господин Саито прочел мою работу, презрительно вскрикнул и порвал листок:

- Начните заново.

Я подумала, что была слишком любезной и фамильярной с Адамом Джонсоном, и составила холодный и отстраненный текст: господин Саито подчиняется воле господина Джонсона и согласно его желанию, поиграет с ним в гольф.

Мой начальник прочел, презрительно вскрикнул и снова все порвал:

- Начните заново.

Мне захотелось спросить, что здесь не так, но было ясно, что мой шеф не выносил вопросов, как уже показала его реакция на мою попытку выяснить личность получателя. А значит, я должна была сама догадаться, как следует обращаться к таинственному Адаму Джонсону.

Я просиживала часами за составлением посланий этому игроку в гольф. Господин Саито придавал ритм моей работе, всякий раз разрывая лист без каких-либо объяснений, кроме тех вскрикиваний, которые повторялись как припев. Мне приходилось с каждым разом изобретать новую формулировку.

В этом упражнении что-то было: "Прекрасная маркиза, глядя в ваши красивые глаза, я умираю от любви", фраза не лишена остроумия. Я подвергала грамматические категории мутации: "А что если Адам Джонсон станет глаголом, будущее воскресенье подлежащим, игрок в гольф дополнением, а господин Саито наречием? Будущее воскресенье согласно прийти господинсаитно адамджонсовать игрока в гольф. Получи, Аристотель!"

Я здорово развлекалась, когда мой начальник остановил меня. Он порвал энное письмо и сказал, что пришла мадемуазель Мори.

- Сегодня после обеда вы работаете с ней. А пока принесите мне кофе.

Было уже 14 часов. Мои эпистолярные гаммы настолько поглотили меня, что я не подумала сделать ни малейшего перерыва.

Поставив чашку на стол господина Саито, я повернулась. Ко мне направлялась высокая, долгая словно лук, девушка.

Всегда, когда я думаю о Фубуки, я представляю японский лук выше человеческого роста. Потому я и нарекла это предприятие "Юмимото", что означало "лук и компания".

И когда я вижу лук, я снова думаю о Фубуки, ростом выше любого мужчины.

- Мадемуазель Мори?

- Зовите меня Фубуки.

Я уже не слушала того, что она говорила мне. Мадемуазель Мори была ростом один метр восемьдесят сантиметров, рост, которого редко достигал японский мужчина. Она была восхитительно стройна и грациозна, несмотря на японскую несгибаемость, которой ей пришлось принести себя в жертву. Но более всего меня ошеломило великолепие ее лица.

Она разговаривала со мной, я слышала звук ее мягкого интеллигентного голоса. Она показывала мне папки, объясняла, о чем шла речь, улыбалась. Я не замечала, что не слушаю ее.

Затем, она предложила мне прочесть документы, которые приготовила на моем столе, стоящем напротив ее собственного, и принялась за работу. Я послушно листала бумажки, которые она дала мне просмотреть. Речь шла о регламентах и перечнях.