Только сейчас до него дошло, что он на кладбище. Хотел начать перелезать через ограду, но вовремя оглянулся назад: увидел памятники, значит, зрение восстановилось — глаза себе не повыдавливал.
Свинцов пошёл вперёд, странно удивляясь тому, почему не болит его вывихнутая нога, но не удержался и рухнул в яму. А там была по колено жижа.
9
Так он и продолжал бы лежать неподвижно, если бы сверху его не позвал чей-то детский голос: «Чего развалился, как говно?»
Серый попытался посмотреть наверх, но было темно и ничего не видать.
— Тебе чё, свет нужен? — недоумённо спросил этот детский голос и в руке тени, которая стояла на краю ямы, резко зажёгся какой-то безумно яркий луч. Потому что свет был направлен Серому в лицо.
— Ты чё, тупой? — продолжал этот тип, светящий в глаза ему своим фонариком. — Знаешь, что здесь всё почти кладбище перекопали, но всё равно попёрся за своей бабушкой-дедушкой! Ты чё, колобок на хрен?
— Колобок вроде «ушёл» от них, а не «пришёл», — наконец-то хоть что-то выдавил из себя Свинцов. Он должен был что-то такое выдать, иначе бы этот тип возомнил о себе, что он самый умный.
— Молодец, — самодовольно обрадовался Серёгин собеседник его остроте, — мозги есть. Соображаешь, что ты тоже должен от них уйти.
В яму спустилась раскладная лестница, как оценил Свинцов по свету фонарика. Причём, не просто какая-то лестница, а та самая, которую Сергей недавно вынес из магазина и бросил посреди дороги. По крайней мере, она была очень на неё похожа. И, когда Серый принялся карабкаться по её ступенькам, то его «собеседник» загасил свой фонарик. Вернее, не «свой», а, скорее всего, это был фонарик, который лежал рядом с лестницей, на той дороге. Это всё было неважно. Главное, что после того как Свинцов упал в эту могилу, вывих у него восстановился (карабкаться он мог теперь только одной ногой) и ему есть, кого попросить о том, чтобы дёрнул Серого за щиколотку. То есть, когда он полностью выпрямит ногу. Но, вместо него, лежал только один фонарик. Сергей даже попытался покричать его, но только впустую потерял время. Очевидно, этот подросток сильно высокомерный, поскольку уходил, сильно задрав нос и никак не реагировал на мольбы Сергея. Ему нет дела до его вывихнутой ноги? Он мог бы помочь только сломать её ещё сильнее, а не вправить вывих? (Как сказал тот дальнобойщик, что тех, кто с приветом, постоянно уверены в том, что творят благо, иначе не совершали бы при этом зло.) Серый был уверен, что, даже если бы он ничего не сказал этому подростку про свою ногу, тот и сам был неплохо осведомлён. Ведь как-то же он узнал цель, с которой Свинцов так тянулся на это кладбище! Если судить по его словам: «чего ты попёрся за своей дедушкой-бабушкой? Ты чё, колобок на фиг?»
«Значит, — размышлял Свинцов, — не только один дальнобойщик — не привидение? Ещё и этот вот пацанчик». Из этого можно смело сделать вывод, что, если он вправит свой вывих и продолжит поиски заданных могилок, то так же впустую потратит время, как и сейчас, когда пытался докричаться до уходящего подростка. Хотя, в темноте трудно определить, что делал подросток в то время, как умолял его Серый, чтобы вернулся: уходил или продолжал стоять на месте. Как тень.
«Кстати, хорошая идея! — осенило вдруг Свинцова. — Не он тень, а весь этот город — тень. Он тень того города, в котором я родился и прожил до того, пока не забрёл в этот. Вот, как правильно, а не то, что этот пацанчик стоит где-то там, словно претворяется моей тенью».
Потом ему пришла в голову новая мысль, что надо зажмуриться и представить себе, что вокруг светло. «Ведь там я как-то перенёсся из ночи в день. Значит, и здесь у меня тоже получится». И Сергей опять зажмурился, а, когда глаза открыл, то сидел уже не возле лестницы, которая спускается в вырытую могилу, а возле фуры того дальнобойщика и видел, как какой-то мальчишка (он был повёрнут к нему спиной, поэтому он мог быть необязательно мальчишкой, а каким-нибудь плюгавеньким типом, но Свинцов почему-то решил, что то был именно мальчишка) держит в руках ножовку и отпиливает ей голову у этого бугая, который вёл «дальнобойщик».
Сергей должен был успеть заползти за огромное колесо фуры, пока этот малец вообразил себе, что он сидит на дереве, а не на чьей-то спине, и отпиливает ветки, и заползти как можно беззвучней, чтоб его не услышали. Но он так опешил от увиденного, что издал непристойный звук (проще говоря, громко испортил воздух) и работающий ножовкой подросток тут же оглянулся.
— Блин! — пропищал этот подросток, — тебе чё, так сильно приспичило вправить свой дурацкий вывих?! Но, только, он у тебя не в ноге, а в мозг е. Там не мог меня подождать? Сейчас бы я допилил эту белиберду, вернулся бы и отремонтировал твою ногу. — То есть, это такая же «детсадовская» отговорка, которую использовал Серёга, когда разговаривал с бомжовским голосом (голосом из воздуха) или с дальнобойщиком: «Я не выкидываю, а закидываю гробы в эту фуру», или «я хотел вернуться к твоим капканам не для того, чтобы затащить эту лестницу в пещеру, а, чтобы помочь тебе высвободиться из капкана».
Пока он произносил свою раздражённую Серёгиной «нетерпеливостью» тираду, Свинцов как можно внимательней всматривался в его лицо. Он видел, что этот подросток похож на него, как зеркальное отражение, но так пристально всматривался, словно пытался найти десять различий; как на тех двух одинаковых карикатурках из журнала «Мурзилка».
— И чё ты уставился?
— А на фиг ты его замочил? — проблеял Серый. — А, погоди, дай я сам догадаюсь! Когда сюда пришёл, то он был уже мёртвый…
— Ага, — передразнил его подросток, — и, как ты ему сказал, голову я не отпиливаю, а «припиливаю» назад, так как она отпиленной была уже до меня.
— Нет, а всё-таки! Ну, что он тебе такого сделал?
— А у тебя голова есть? А то, может, тоже «припилить»!
— Я тебя всё равно не понял.
— А ты помнишь, на кого он орал, когда открыл фуру, чтобы тебя вытащить и взгреть?
— Да я вообще не слышал, что именно орал: какая-то чепуха пьяная.
— Думаешь, что сам с собой ругался? — хохотнул подросток. — Ошибочка! Ругался он на меня.
— Ой… — ещё сильнее опешил Серёга, — он же думал, что ты — это я!
— Ну да. Забылся, что здесь подвое всех. Так сказать, каждой твари по паре. Вот и схлопотал. А что, думаешь несправедливо?
— Я не думаю, а просто понять не могу: у вас здесь все такие кровожадные?
— Да это ещё нежно, — опять хохотнул подросток. — Разве это жестокость? Так себе, лайт-версия.
Серый не нашёлся с той репликой, которую можно озвучить на услышанное.
— Ладно, не распускай нюни, — поднялся подросток со спины громилы. — Так уж и быть, вправлю тебе твою лапку, которую ты подвернул!
И он присел перед Свинцовым и протянул к нему свои окровавленные руки.
— А чё ты отодвигаешься, я не понял! Это же не я виноват? А ты! Так?… Это же ты не дотумкал про «переброску», а не я? Тебя этот лох запер в фуре, а ты не додумался тупо взять и переброситься. Так бы он меня не тронул.
— Да откуда я знаю, тронул или не тронул? Я бы «перебросился», а ты бы дальше продолжал лезть на рожон!
— «Я бы», «ты бы»… Ты чё, поцапаться со мной хочешь? — подбирался подросток к Свинцову, не вставая с корточек. — А? Эй, тупоголовый! Отвечай.
— Да нет, — испугался Серый, — я тебе верю: если бы я «перебросился», то ты бы не отвлекал на себя внимание. Потому что тебе надо было, чтобы он остался с носом. Ну, может у вас с ним ещё до меня были какие-то разборки и ты с тех пор затаил на него злобу. Я же не знаю всего? Поэтому и спросил: что у вас ним такое было, за что ты его так.
— Короче, ты веришь во всю эту болтовню. Так?
— Ну да, я же уже сказал… Только что я…
— Ну вот то-то же! Давай сюда свою ногу.
Он взял Серёгину щиколотку, дёрнул и вывих тут же вправился.
— И запомни, — продолжал подросток читать Серому нотации, — никогда не суй свой нос туда, куда собака хуем не лезет! Вкурил?… А теперь сдулся отсюда. Исчезнул!
