Уезжаю по делам человеческим, а ты на этот раз дома остаешься, сказал Сиприано Алгор псу, который, увидев, как хозяин направляется к машине, бросился следом. Разумеется, Найдён не нуждался в команде «садись!», довольно было подержать дверь открытой столько времени, чтобы он успеть понять, что его не вышвырнут из кабины, однако истинная причина этого суматошного бега крылась, как ни странно, в том, что пса снедало чисто собачье опасение остаться одному. Марта, разговаривая с отцом, вышла на двор с конвертом, где лежали рисунки и заявка, и, хотя пес Найдён не вполне отчетливо представлял себе, для чего нужны конверты, рисунки и заявки, он, во всяком случае, знал, что люди, прежде чем сесть в машину самим, обычно бросают свои вещи на заднее сиденье. И, обогащенный этим опытом, думал, что Марта будет сопровождать отца. Хотя он появился здесь всего несколько дней назад, но не сомневается, что дом хозяев – это его дом, однако его чувство начинающего собственника покуда еще не позволяет ему заявить, окинув взором все вокруг: Все вокруг мое. Впрочем, какого бы размера, породы и нрава ни был пес, никогда не повернется у него язык произнести столь грубо собственнические слова, и в лучшем случае скажет он: Все это наше, и все равно, беря конкретный случай этих гончаров с их движимым и недвижимым имуществом, Найдён и через десять лет не способен будет воспринять себя как третьего совладельца. Разве что под старость возникнет, быть может, у него смутное и туманное ощущение, что он участвовал в чем-то рискованно-сложном, состоящем из, позволим себе это определение, неверных смыслов и частей, каждая из которых одновременно и часть целого, и оно само. Такие смелые идеи, которые человеческий мозг более или менее способен произвести на свет, но, произведя, уразуметь может с огромным трудом, – это поистине хлеб насущный для различных представителей семейства псовых, что с чисто теоретической точки зрения, что в плане практических последствий. Не стоит, однако, полагать, будто собачий дух может быть уподоблен безмятежному облачку, тихо проплывающему в чистом небе, или благодатному весеннему рассвету, или парковому прудику с белыми лебедями, ибо во всех этих случаях не начал бы вдруг Найдён так жалобно выть, прося: И меня, и меня возьмите. И в ответ на эту душераздирающую мольбу Сиприано Алгор, озабоченный важностью миссии, с которой он направляется в Центр, не нашел ничего лучше, чем сказать: Нет, на этот раз ты дома остаешься. Но важнее для впавшего было в отчаяние пса оказалось то, что Марта отдала отцу конверт и сделала два шага назад, а это значило, что Найдён без общества не останется, и, по правде сказать, даже если каждая часть сама по себе образует целое, к которому относится, однако две части, если соединить их, в сумме куда убедительнее. Марта устало помахала отцу на прощанье и вернулась в дом. Пес пошел за ней не сразу, а сначала выждал, пока пикап, съехав со склона на шоссе, не скроется за окраинными домиками. И лишь после этого пришел на кухню и увидел, что хозяйка сидит на том же стуле, на котором работала последние дни. Раз и другой провела пальцами по глазам, словно хотела избавить их от какой-то тени или унять боль. Поскольку Найдён, без сомнения, пребывал в нежной поре цветущей младости, то не успел еще усвоить ясные и определенные понятия о значении и предназначении слез для человека, но все же с учетом того, что эти гуморы неизменно присутствуют в причудливой смеси или взвеси чувств, разума и жестокости, из которых и сотворен вышеупомянутый человек, счел, что будет более чем уместно подойти к плачущей хозяйке и нежно положить голову ей на колени. Собака постарше годами и по этой, предположим, причине – мы же привыкли все валить на возраст – неизбежно обретшая должный запас цинизма, отнеслась бы к такому душевному движению с сарказмом, но лишь потому, что пустоты старости вытеснили из ее памяти то простое обстоятельство, что в сфере чувств избыток всегда лучше недостатка. Тронутая участием, Марта медленно погладила пса по голове, а поскольку он не отстранялся и не сводил с нее пристального взгляда, взяла карандаш и принялась набрасывать новый эскиз. Поначалу слезы застилали ей глаза, но постепенно и одновременно с тем, как обретала уверенность рука, вернулась и отчетливость зрения, и, словно всплывая из мутной глуби, голова собаки стала возникать во всей красоте своей, в полной силе, в таинственном вопрошании. С этого дня Марта полюбит Найдёна не меньше, чем – как мы уже знаем – его любит Сиприано.

Гончар же, оставив позади три отдельно стоящих дома, которые никто не придет поднимать из руин, едет сейчас вдоль задыхающейся от гнили реки, потом минует одичавшие поля, брошенную в небрежении рощу, и столько раз уж он свершал этот путь, что перестал замечать окружающее запустение, однако две заботы, которые сегодня томят душу, оправдывают его рассеянность. И если первая – коммерческое рвение, заставляющее его ехать в Центр, – со всей очевидностью не заслуживает специального упоминания, то вторая, та, которая еще неизвестно сколь долго будет омрачать его дух и вселять беспокойство в душу, порождена внезапным, совершенно необъяснимым и неожиданным побуждением, возникшим, когда проезжал он мимо улицы, где живет Изаура Эштудиоза, а именно – зайти и осведомиться, как поживает кувшин, не выявилось ли в ходе эксплуатации какого-нибудь тайного порока, не течет ли он и хорошо ли сохраняет воду холодной. Совершенно очевидно, что Сиприано Алгор не сегодня и не вчера познакомился с этой женщиной, да и во всем городке едва ли найдешь человека, с которым он в силу ремесла своего не был бы знаком, и хотя семьи их никогда не связывали так называемые узы дружества, Сиприано и Марта Алгоры все же присутствовали в свое время на похоронах Жоакина Эштудиозо, чью фамилию жена его Изаура, по причине замужества переехавшая некогда сюда из своего дальнего городка, взяла и носит. Сиприано Алгор помнил, как говорил ей соболезнующие слова в воротах кладбища, на том самом месте, где сколько-то месяцев спустя снова встретились они и обменялись мнениями и обещаниями по поводу разбившегося кувшина. Она всего лишь еще одна местная вдова, которая полгода будет носить глубокий траур, а следующие полгода – полутраур, и еще очень повезло ей, потому что в иные времена оба вида траура, продолжаясь по круглому и целому году, сильно обременяли тело женщины – насчет души нам ничего не известно, – не говоря уж о тех, кого в силу преклонного их возраста закон и обычай обязывал ходить в черном до конца дней своих. Сиприано Алгор спросил себя, случалось ли ему в промежутке между двумя встречами на кладбище хоть раз поговорить с Изаурой Эштудиозой, и полученный ответ удивил его: Да я ее и не видал даже, что соответствовало действительности, и удивляться тут совершенно даже нечего и нечему, ибо, когда правит случай, будь то в двухмиллионном городе или в деревне с двумя сотнями обитателей, происходит исключительно то, что должно произойти. В этот миг мысли Сиприано Алгора попытались было устремиться к Марте и на нее возложить ответственность за фантазии, от которых голова кругом, но не тут-то было – честность и бескорыстие оказались начеку и возобладали: Оставь дочку в покое, ни в чем она не виновата и слова сказала те самые, которые ты хотел услышать, и речь сейчас о том, способен ли ты дать Изауре Эштудиозе что-нибудь, кроме нового кувшина, и о том, не забудь, согласится ли она принять от тебя что-нибудь, что рисуется в твоем воображении, если ты еще не утратил дара воображать. Внутренний монолог на этом месте споткнулся, оказавшись не в силах перешагнуть через такое условие, и внезапный затор тотчас же был использован второй докукой, а верней сказать, тремя докуками на одном стебле – глиняные куклы, Центр, начальник департамента закупок: Ладно, поглядим, обломится нам что-нибудь, или выйдет облом, пробормотал гончар, и если внимательно вслушаться в эту лексически двусмысленную фразу, может показаться, что она придает восхитительной теме Изауры оттенок немого сообщничества. Но поздно, мы уже пересекаем Аграрный или Зеленый Пояс, как продолжают называть его люди, обожающие маскировать словесами корявую действительность – это бескрайнее пластиковое море цвета грязного льда, над которым подобием айсбергов или гигантских костяшек домино высятся теплицы. Внутри не холодно, а, наоборот, стоит такая жара, что работающие там люди задыхаются, тушатся в собственном поту, валятся без чувств, становятся похожи на тряпки, сперва намоченные, а потом выкрученные чьими-то безжалостными руками. Какие слова ни подбери для описания – страдания, ими описываемые, все те же. Сегодня Сиприано Алгор идет порожняком, он больше не принадлежит к гильдии продавцов по той бесспорной причине, что товар его не интересует покупателей, и сейчас не на заднем сиденье, вопреки предположению пса Найдёна, а на соседнем с водительским, куда определила их Марта, лежат штук шесть бумажных листков, которые суть единственная и зыбкая цель настоящей поездки, и счастье, что пес, перед этим несколько мгновений терзавшийся, что лишился той, кто покрывал эти листки узорами, уже вышел из дому. Говорят, что пейзаж есть состояние души, и предстающее снаружи видим мы внутренним взором, но потому, наверно, что наши необыкновенные органы внутреннего зрения не могут различить эти фабричные корпуса и ангары, эти дымы, пожирающие небосвод, эту ядовитую пыль, эту вечную грязь, и толстый плотный слой копоти, и вчерашний мусор, наметенный на мусор давний, и завтрашний мусор, наваленный поверх сегодняшнего, и вполне достаточно здесь обычных глаз, чтобы даже всем довольная душа усомнилась, что счастье, которым она наслаждается, и вправду выпало на ее долю.