На тумбочке, обок с кроватью Анны, стоят два канделябра с множеством оплывших свечей. Это наводит на мысль, что хозяйка комнаты подолгу читает ночами. Подтверждением тому – лежащая рядом с канделябрами книга, повидавшая много человеческих рук. Она лежит раскрытыми страницами вверх. Михаил вспомнил, насколько же велико было его желание узнать, как называется эта книга и чем уж так сильно смогла она заинтересовать его любимую Аннушку, раз уж она все ночи напролет не выпускает её из рук. Но… не решился он тогда этого сделать…
Но особое, неизгладимое впечатление произвела тогда на Михаила большая кровать Анны с белым кружевным балдахином в ее изголовье. Полы балдахина были раздвинутыми, что и позволило ему оценить всю роскошь спинки этой, со сложным ажурным узором, кровати.
Царственную изысканность её ажурному узору придавала вкрапленная в него позолота, а элемент декора из дерева, в виде белых голубка и голубки на самой ее вершине – неповторимый шарм.
Голубок, цепко ухватившись своими позолоченными лапками за витиеватый узор спинки кровати, держал в позолоченном клювике розовый бантик с прикрепленным к нему сердечком из червонного золота. Створки сердечка при желании можно было раскрыть, спрятав внутрь портрет возлюбленного. Для этого стоило лишь повернуть в крохотной замочной скважине такой же крохотный золотой ключик.
С каким же нежным трепетом смотрел этот голубок на свою возлюбленную голубку, страстно желая только одного: чтобы она приняла из его клювика заветное сердечко!.. Но голубка пребывала в раздумьях… Отвернув от голубка-кавалера свою головку в сторону, не спешила она принимать от него приготовленный для нее подарок.
Михаил совершенно отчетливо припомнил ту волну ревности, которая обдала тогда его молодое, страстно влюбленное в Анну сердце: «А вдруг это сердечко уже было занято кем-то?» И тут же – мучительное сомнение: «А вдруг ему всё-таки не удастся его завоевать?»
Но….. все это было давно… Очень давно… На этом Михаил прервал свои воспоминания.
– И зачем я только появился на жизненном пути Анны?! – с истеричными нотками в голосе обратился он к самому себе. – Зачем?!! Кто пояснит мне, зачем?!! – все сильнее и сильнее стали накрывать его эмоции. – Ради меня отказалась она от хорошей жизни, на которую вправе могла рассчитывать. Ради меня ввергла себя в ситуацию жить тем, что предлагают ей теперь обстоятельства. Ну-у-у… и что же они, эти обстоятельства, предлагают ей теперь?.. – пробежал он ненавидящим взглядом по обстановке комнаты, в которой находился. О-о-о….. какое же уныние навеяло на него вновь всё то, что его окружало… Всё то, что, до сего времени, не только удовлетворяло, но и позволяло чувствовать своё превосходство над теми, кто жил гораздо беднее его семьи.
– О, Jezus Maria! – с горечью воскликнул он, – если бы еще и мебелишку своими руками не смастерил, то обстоятельства нашей жизни с Анной сложились бы куда плачевнее, нежели теперь. На жалкие гроши, приносимые мною с шелковой фабрики, сильно-то не разгуляешься!.. Достойно на них не проживешь… «Что ж… – с горечью усмехнулся он, – остается только надеяться, что когда-нибудь наступит то лучшее, ради которого приходится жить в тягостном его ожидании сегодня. А наступит ли оно, то лучшее, на которое ты, Михаил, уповаешь? Ну?!! Как мыслишь?!! Наступит?..» – обратил он въедливый взор в глубину своего сердца. «Так наступит или нет?!!» – заиграли желваки на его лице, а руки инстинктивно сжались в крутые кулаки…
«Нет…. не наступит! – пришел ему незамедлительный ответ из глубин его подсознания. – Обречён ты, Михаил Богдан, на вечную бедность… Обречён!!! Да и всё твоё семейство, так же, как и ты сам, обречено на ту же вечную бедность!!! Даже и не сомневайся в этом… Даже и не сомневайся…»
– А я и не сомневаюсь!.. Знаю, что обречён!.. Знаю!!! – с ожесточением ответил он самому себе, – скорее, для того, чтобы еще больше разозлить себя и с этой злостью выплеснуть из своей души наружу как можно больше скопившегося на жизнь гнева. – Да и только ли я обречен на эту бедность?.. Только ли я один?.. Да ведь и Аннушка моя понесла тот же тяжкий крест, что и я!.. Ох, как понесла!.. – ухватился он руками за голову. – И ведь по моей вине его понесла!.. По моей вине!!! – выкрикнул он вдруг сорвавшимся на фальцет голосом.
И новая, неудержимая волна очередного гнева, вызвавшая еще большее отвращение ко всему тому, что попадало в поле его зрения, окатила его сердце. Ум его помрачился, губы затряслись мелкой дрожью… Состояние на грани сумасшествия…
Неуемная ярость подхватила его с пола… Не в силах больше контролировать свои эмоции, он резко рванул съехавшее с кровати одеяло, прилежно сшитое Анной из разноцветных лоскутков штапеля и ситца, и отшвырнул его в сторону… Следом сорвал с кровати смятую, серую простынь… Затем, в полном исступлении, принялся сбрасывать с кровати подушки, грязные наволочки которых давным-давно нуждались в добросовестной стирке.
– К чёрту все!!! Все к чёрту!!! – орал он, отшвыривая от себя в разные стороны всё то, что попадало в поле его зрения: сбившийся на полу коврик, грязные носки, а еще башмаки, почему-то валяющиеся посередине комнаты… Одним движением руки сбросил с комода пузырьки и гребни, откинул в сторону попавшийся под руки стул… Наконец, вымученный, рухнул на краешек своей растерзанной кровати…
– Господи! Как жить?!! Как жить-то, Господи?! – вскинул он страдальческий свой взгляд и трясущиеся руки вверх. – Аннушка моя, аристократка по сути своей и по своему происхождению, вынуждена теперь водить свиней, доить корову, день и ночь обшивать наших дочерей, рожденных от моей безумной страсти! Да!!! Да!!! От моей безумной страсти!!! – как-то уж очень озлобленно кинул он последнюю фразу в сторону того, кого рядом с ним, несомненно, не было, но, несмотря на это, все-таки дерзнувшему усомниться в сказанном им…
– Ну-у-у… что, пан Богдан, – снова язвительно обратился он к самому себе, – говоришь, любовь к княжне Анне Козловской скрутила тебя тогда в бараний рог?!! Влюбился в нее с первого взгляда?.. Жизни без нее уже себе не представлял?!! Не-е-ет, дорогой мой, – в глазах его проскочили искорки сумасшествия, – о себе ты тогда в первую очередь думал!.. О себе!.. Только о себе самом!!! Надо было зажать свои чувства в кулак, во-о-от та-а-к!!! – сжал он кулак до хруста в пальцах, – и уйти с её пути, коль уж понимал, что ничего не сможешь ей дать! Уйти!.. Слышишь?.. Уйти!!! Правильно, что её мать возненавидела тебя, ничтожество! Правильно!!! Ох, как правильно!!! – ударил он в исступлении кулаком о стену. – Правильно! Правильно!!! Правильно!!! – стал он бить и бить кулаком о стену, не обращая внимания на страшную боль в костяшках пальцев…
Но тут….. образ Николая Чудотворца все отчетливее и отчетливее стал проясняться в его сознании. Взгляд Святителя был полон гнева… Что произошло с ним дальше, Михаил и сам до конца не понял. Но словно незримая рука подняла его в воздух и кинула на колени перед ликом святого…
– Святой Николай Чудотворец! Молю тебя, помоги сохранить здоровье и жизнь моей любимой Аннушке, – страстно зашептал Михаил. – У нас пять дочерей, которых еще предстоит поставить на ноги. Старшей Вере – шестнадцать лет… Тонечке – четырнадцать… Ольге – двенадцать… Анфисе только десять… Ну, а самой младшенькой нашей, нашему «Мизинчику», нашей Галочке, ещё и двух-то не исполнилось. Девочки совсем малы и ещё долго будут нуждаться в нашей родительской опеке. Николай Чудотворец, я целыми днями пропадаю на работе и только вечерами могу немного разгрузить свою женушку, на плечи которой взвалена вся работа по дому и хозяйству. Что же мы будем делать, если ей отнимут ногу и она на всю жизнь останется инвалидом?.. А если… и вовсе умрет?..
От страху, что такое подумал, Михаил крепко-крепко зажал себе рот рукой… Горячие слезы навернулись на его глаза и, обжигая щеки, потекли на засаленную полотняную рубаху, где стали расплываться большими мокрыми пятнами.
Но тут… за стеной, послышался легкий стон Анны. Михаил встал с колен и отошел от иконы к окну. Опершись лбом о стекло, он стал отрешённо вглядываться в темную улицу. Непроглядная ночь очень неохотно уступала место зарождающемуся утру. Дождь немного стих, только ветер продолжал нещадно качать из стороны в сторону замученную ночной стихией рябинку. Растеряв из своих гроздей добрую половину еще не доспевших красных ягод, оплакивала она их бурными потоками слез, льющихся с ажурных её листочков на землю.
