Нужно иметь какой-то иммунитет информационный, нужно понимать, что мне вредит, а что не вредит, а, наоборот, помогает. Мы живём на колоссальной территории, и если бы к этой территории присоединить ещё часть Узбекистана, часть Киргизии, часть Китая, весь Алтай, почти что весь Урал с башкирами, вся Западная Сибирь – вот это вся территория, которая была в общем-то нашей. Такие подарки никто не раздаёт. И если наши предки на этой территории жили и малым количеством, но держали огромную территорию, наверное, в этих людях что-то было. И вот когда я, казах, понимаю, что мои предки были крутыми, что они были мощными, то чувствую, что я по сравнению с ними как пешка, и всё. Мне что помогает? Я знаю, что я очередной этап, после меня – вот у меня сейчас четыре сына, две дочери, соответственно, ещё будут дети, – я знаю, что я просто очередное звено в некой цепочке, и мне важно знать, что было у меня в прошлом. И поэтому знать историю научную, знать историю из уст аксакалов – это нужно.
Антон Митнёв
– Вы были в Афганистане? В своей биографии Вы указываете, что сами себя полечили после этого и поняли, что можете лечить остальных.
Абай Баймагамбетов
– Да, я служил в Афганистане. Я в 16 лет знал, что я попаду в Афган. Была одна история интересная в Кабуле. Я служил водителем. Был такой старший лейтенант Олейник из Барнаула, земляк, я сам из Павлодара, из соседней области, Алтайский край. Вот он ко мне как к земляку относился. Когда-то, когда Олейник был переведён в Афганистан, мама работала в барнаульском институте культуры. Она переживала за своего сына и понимала, что, может быть, и он будет ранен, в плен попадёт, и, может быть, будет такая же, как она, мама. И поставила себя на место той мамы, и сына поставила на место афганцев, которые учатся в Барнауле в её университете. И стала студентам-афганцам всячески помогать – по поводу экзаменов, зачётов к ней обращались, какая-то несправедливость, бытовые вопросы… Часть студентов она приглашала домой, и ей понравился один, я вот имени не помню, ну, допустим, Абдулла. Ей понравился один студент, и она его просто полюбила, что-то в ней такое включилось. И говорит: «Ты у меня сын, названный сын. Вот у меня уже два сына – сын старший лейтенант служит и ты». И вот когда этот афганец отучился, вернулся к себе в Афган, его призвали в армию, и, представляете, получается как: старший лейтенант Олейник – мы приехали в афганскую часть – зашёл в штаб Афганской части. А этот Абдулла, который учился в университете или барнаульском институте культуры, оказался рядом со мной. Теперь выходит старший лейтенант из штаба, видит – я в шоке, со мной сидит этот афганец. Ну, всё, что угодно, конечно, думал, может быть, что меня в плен взяли и так далее. И потом, когда я их посадил, говорю: «Товарищ старший лейтенант, пока вас не было, пол-Кабула перерыл, вашего земляка искал». И они договорились. Тот говорит: «Я с Барнаула». «А я, – говорит, – там учился». «А где ты учился?» «В институте культуры». Старший лейтенант говорит: «Слушай, у меня мама там работает». «А как фамилия?» «Олейник». И этот афганец говорит: «А давайте, я скажу, где вы живёте, какая квартира, что у вас дома, у вас гитара там в вашей комнате». «Откуда ты знаешь?» «А я вот тот Абдулла, твой названый брат», представляете. То есть со мной даже там такие вещи происходили. Такая вот история.
Когда читал книги о Чингисхане, о предках, мне стало интересно: вот я смотрел на нас, на современников, я жил среди казахов и смотрел, читал о том, что о нас говорили, понимал – колоссальная пропасть, колоссальная разница. Вот эта разница мне всегда не давала покоя. То есть я понимал, что мы можем больше, но действительность такова, что мы не можем это проявить, и для меня просто самоцель реализовывать в себе всё больше и больше того, что заложено предками. Может быть, за счёт моей такой ретивости Господь мне много даёт. А пока все остальные спят, занимаются обжорством, накоплением чего-то материального, я стремлюсь в себе больше раскрыть, потому что чем больше во мне раскрывается, тем больше раскрывается что-то в моих детях. Ну, это мой аманат, это мой долг, и я, как нормальный человек, хочу, чтобы мои дети были лучше, чем я, имели больше, но для этого мне нужно самому что-то уметь делать. И я живу так, как жили мои предки 500000 лет назад. Как живут остальные казахи, мне неважно, я отвечаю сам за себя.
Антон Митнёв
– И всё-таки гимнастика, вернёмся к ней. Вот эта терминология – вся эта доскональность – это Вы черпали из книг или это пришло в картинках?
Абай Баймагамбетов
– Нет, это всё пришло через прозрение. Есть особое состояние, когда одновременно чувствуешь духовный мир и физический. Именно когда в этом состоянии нахожусь, такие вещи происходят. Как вообще первые упражнения родились? У меня были ученики в Павлодаре, их называли абаевцы, я их обучал мануальной терапии. Это была такая сборная солянка комплексов, методик, своё что-то было. Даю задание своим ученикам – они не справляются, я никак не мог понять, в чём дело. И вот, это был сентябрь 1998 года, 26-е число, помню, мы расстались, – до меня только дошло: у них нет чёткого понимания, что собой представляет человек. Есть комплекс определённых действий, но он не привязан к телу, есть просто действия, но они никак не связаны. Основой должна быть не техника, не манипуляции, основой должно быть понимание, что собой представляет человек.
И только тогда – это мне был 31 год – только тогда до меня дошло: оказывается, я с самого рождения видел людей так, и мне казалось, что как вижу я, все видят. На следующий день, 29 сентября, я сказал: покажу вам упражнения, выполняя которые, вы поймёте, как устроен позвоночник, опорно-двигательный аппарат. Я помню – это был понедельник, и я не мог понять, как мои мозги им вложить. Потихоньку я, соответственно, обратился к опыту предков. Как-то же мои предки обучали своих детей. Ладно, мне это пришло через годы, я пришёл инвалидом, встал на ноги, я как-то через окопы, через боль это всё сделал. Но с детства же обучали как-то, ведь было же что-то. И тогда, когда уже был задан вопрос, пришёл ответ. Причём, я когда пошёл на занятия к своим ученикам, понимал – что-то будет, но я не знал, что, даже не было упражнений. Получается, я взял на себя ответственность, сделал шаг, сказал «а», надо «б» было говорить, взял ответственность, и уж коль так случилось, я положился на своё сердце, на опыт своих предков. Попросил их подсказать, как быть.
С этого всё началось. И когда ученикам говорил: «Итак, все вспомните, мы ложимся на спину», и во мне что включилось, уже говорил не я, а кто-то другой. Часть моего сознания наблюдает: «Ух ты, надо же как!» А другая часть чётко, методично, конкретно, вот как я вам сейчас, даёт упражнение. Вот
так родилась гимнастика, первые шесть упражнений. Потом, когда ученики удивились, что да как, откуда это, опять-таки этот голос говорит: «Это казахская гимнастика Айкуне». А моё сознание отвечает: «Эй, подожди, это твоя гимнастика, причём здесь казахи, их рядом не было. Это ты со вчерашнего дня». А другая часть: «Нет, это не твоё, это нации, тебе просто доверили»…
Это был 1998 год, и до 2011 года я не понимал, что я работаю в казахской гимнастике Айкуне. Ни образования не было, было неясно, что делать. Общался со многими в Питере, институт востоковедения, СПбГУ здесь, Павлодарский госуниверситет, с ведущими тюркологами, думал, может, они помогут. С ними говоришь и понимаешь, что у них есть какие-то знания, но у них чего-то нет, того, что нужно мне, имеется в виду. Здесь я был в 2011 году где-то около полугода, наверное, и тут получилось, как я впервые осознал, что стал мыслить как казах. Оказывается, до 44 лет я мыслил всё-таки по-советски, у меня всё было русское, но не было казахского. А здесь что-то пробудилось, и на многие вещи я стал смотреть с двух позиций: с казахской и с русской. И когда казахское родилось, пришло озарение: есть казахские рода, и каждое упражнение – это опыт казахского рода, казахского племени. Тогда же я узнал, что, оказывается, у каждого рода, племени есть свой герб, тамга. Не знал ничего этого 44 года, представляете!
