При этом, как подчёркивают Алексей Миллер и Фёдор Лукьянов, «стратегическое партнёрство» не предполагало «обычных» торгово-экономических отношений. От России требовали ещё и соответствовать политическим и идеологическим рамкам Евросоюза. Москва этого делать не желала и не понимала, на каком основании она должна чему-то следовать. И именно в рамках этого противодействия и кризиса на Западном направлении на уровне русского общественно-политического сознания стала переосмысливаться собственная идентичность, собственные национальные приоритеты, собственные ценности. Критики до сих пор говорят, что все апелляции российских властей к «русской идее» и концепциям «особого пути» – лишь результат фрустрации от провала евроинтеграции и, соответственно, необходимости объяснить собственному населению, почему же нас не приняли в «клуб». На самом деле, конечно, во все времена своя собственная особость, инаковость переживается наиболее остро именно при наступлении внешнеполитических кризисов. Россия здесь – не уникальна, а сверхтипична. (Здесь возникает комическая ситуация, при которой критики «особого пути» России по факту отказываются признать её сверхтипичность и, таким образом, оказываются в противоречии сами с собой.)
Откат назад – или, если угодно, возвращение к самим себе – привёл и к появлению нового реакционного антизападничества. «Такие безусловно необходимые России элементы европейского уклада, как правовое государство и уважение основных прав и свобод человека, будучи поданы «в пакете» с вопросами открытия рынков, провоцировали отторжение всего выбора «европейских ценностей», – пишут Миллер и Лукьянов. – И со временем из раздражённой реакции со стороны Москвы это превратилось в концептуальную установку»36.
Момент истины настал на рубеже 2013-14 гг. Во время обострения кризиса в отношениях с расширяющимися евроатлантическими структурами убеждение в том, что Россия должна быть великой державой, достойно отвечающей на внешние вызовы, объединило правящий слой и большинство населения. «Грубые заимствования, попытки извне цивилизовать Россию не были приняты абсолютным большинством нашего народа, – сформулировал суть происходящих процессов президент Владимир Путин, – потому что стремление к самостоятельности, к духовному, идеологическому, внешнеполитическому суверенитету – неотъемлемая часть нашего национального характера»37.
Даже поверхностная ревизия нашей идентичности и внешнеполитических ориентаций выявила, что мы с Западом даже разучились разговаривать на одном языке. И это несмотря на то, что многие русские выучили английский, а наши западные партнёры стали, как казалось, понимать русский. Дело было в другом. «Лицемерие, нежелание (а иногда и неспособность) назвать вещи своими именами оказалось одним из наиболее разъедающих явлений завершающейся эпохи, – пишут Миллер и Лукьянов. – Победа «политкорректности» в международных отношениях привела к небывалому триумфу двоемыслия, когда стороны вообще утратили общий язык, поскольку существуют в несовместимых картинах мира»38.
Всё вышесказанное, разумеется, не означает, что весь опыт взаимодействия России с Западом следует признать негативным. Речь идёт лишь о том, что структура этого взаимодействия, когда Россию воспринимали то как «подмастерье», то как «варвара у ворот», должна быть пересмотрена как не имеющая отношения к текущей реальности. «Россия усвоила и даже творчески развила многие элементы европейской цивилизации, – убеждены Миллер и Лукьянов. – Европа и Россия могут быть добрыми соседями и сформировать новую позитивную повестку взаимоотношений. Но Европе при этом придётся признать, что структуру диалога с Россией придётся изменить. Не потому, что подмастерье выучился (или не выучился). Это уже не важно. Просто подмастерье исчезает в этом качестве из-за того, что уже не стремится быть членом гильдии и добиться её признания. При этом не собирается претендовать на роль «учителя», как в советское время. После того, как Европа подустанет от доминирующего сегодня дискурса «варвара у ворот», ей придётся расширить свой дискурсивный репертуар в отношении России»39.
Ревизии, причём со стороны самих европейцев, подлежат и сами «европейские ценности», которые, будучи возведены в ранг (карго-)культа вестернизаторами в разных уголках мира, на самом деле «имели задачей не абстрактную морализацию, а построение оптимально действующего современного государства»40.
В известном смысле, делают вывод Миллер и Лукьянов, «Европа находится сегодня в том же положении, что и Россия – прежние рецепты не работают, будущее предстоит вообразить и построить заново»41.
Новый – или хорошо забытый старый – взгляд на Россию концептуально стал формулировать президент Владимир Путин, начиная с Мюнхенской речи февраля 2007 г.42 Именно с неё и с «пятидневной войны» в Грузией в августе следующего года принято отсчитывать период «возвращения России в историю». Затем была серия предвыборных статей, вышедших в январе-феврале 2012 г. в ведущих российских газетах43. Многократно цитировалось мировоззренческое, посвящённое во многом вопросам сохранения религиозной и культурной идентичности народов России и Запада, выступление российского лидера на пленарной сессии международного дискуссионного клуба «Валдай» в сентябре 2013 г.44 Связывала глубокие историко-культурные вопросы развития Российского государства и русского народа с проблемами внешнеполитической напряжённости знаменитая «Крымская речь» Владимира Путина 18 сентября 2014 г.45, формально закрепившая возвращение Крыма и Севастополя в состав России. Используя традиционалистскую и консервативную риторику, президент в разговоре с канцлером Германии Ангелой Меркель также называл себя националистом «в хорошем смысле слова»46. Отвергая «нетерпимость к другим людям – шовинизм», российский лидер позднее представил себя в качестве «самого большого националиста в России», при этом подчёркивая, что «самый правильный национализм – это выстраивание действий и политики так, чтобы это пошло на благо народа»47.
А что же Запад? Восприятие Западом России претерпело за последние два с половиной десятилетия ряд существенных трансформаций, которым, в частности, и посвящена эта книга. Здесь же хотелось бы привести лишь один пример – правоконсервативного американского политика и публициста Патрика Бьюкенена (Patrick Buchanan). Будучи сотрудником администраций президентов Ричарда Никсона и Рональда Рейгана, он был активным участником Холодной войны и считал победу над СССР одной из важнейших, если не главной, целей США. Распад Советского Союза он воспринял как свою личную победу. Но мир менялся, менялось и отношение Патрика Бьюкенена к миру и собственной стране, где он дважды, в 1996 г. и 2000 г. неудачно баллотировался в президенты. Сначала он перестал воспринимать Россию как врага, затем включил её в своё видение глобального Запада48, а в течение последних лет считает для остального Запада положительным примером.
Так, в декабре 2013 г. Бьюкенен опубликовал статью «Путин – один из нас?»49, где под «нами» понимается традиционная, консервативная общественность США и в целом Запада, а Владимир Путин олицетворяет тот курс, которым идёт Россия в мире, где сталкиваются культуры и мировоззрения и где «наши деды не узнали бы современную Америку». По мнению Бьюкенена, российский лидер «желает переосмыслить будущий конфликт «нас» против «них», в котором консерваторы, традиционалисты и националисты всех континентов и стран выступят против культурного и идеологического империализма, который Путин усматривает в современном декадентском Западе».
