Стив ощущал пустоту.

Сейчас он понял, что это значит – пустота, отсутствие чего-то очень-очень важного, жизненно необходимого… привычного.

Не звучал весёлый голос, не было слышно и громкой ругани под гремящую музыку в мастерской.

Где-то «там», где Роджерс оставил его только что, где-то за дверью, Тони был опутан проводами и только они будто и связывали его с жизнью. С этим миром, где Старк был некой константой, где он всегда был рядом, пусть даже незримо.

Теперь Стив не чувствовал этой близости другого человека. Несмотря на то, что подолгу сидел рядом с гением, разговаривал с ним, зная, что он его не слышит, а потом также долго беседовал с врачами.

Каждый день, если верить их словам, отнимал у Тони по несколько драгоценных процентов вероятности того, что он очнётся и сможет выкарабкаться. Состояние гения называли тяжёлым, но если первую неделю Стив верил в добавочное слово «стабильно», то теперь оно, после одного серьёзного разговора, стало «крайне тяжёлым».

Он звал его. Но гений не отзывался. Он словно уже был где-то не здесь, и только обнадёживало то, как медленно поднималась и опускалась его грудь, следуя за дыханием.

Кэп помнил, как всё случилось: как он придерживал голову Старка, который с безграничным удивлением смотрел на свой разорванный костюм и спрашивал, почему ему так больно. Гений не верил до последнего в то, что произошло – он кашлял, глотал кровь, послушно пытался сплёвывать её, когда этого требовал Стив, слабо улыбался. Раза два или три спрашивал, точно ли Роджерс не прикалывается над ним, но потом эти вопросы сами собой отпали, потому что мучительная острая боль начинала мешать дышать.

Кэп не видел в его взгляде страха – только любопытство - что там, по ту сторону?

Даже тогда, особенно тогда, когда боль окончательно победила и взгляд Старка потух.

Он отстреливался до последней минуты – в итоге его руку пришлось держать самому Роджерсу, пока Тони пытался активировать какой-то «ядрёный, м-мать его», по словам самого гения, заряд. И выстрел вышел – но отдача была такой сильной, что всё тело гения буквально окаменело, он замер, скрючившись, а потом судорожно схватился за горло.

Совсем ненадолго Стиву стало легче: когда Старку удалось выплюнуть мешающую дышать кровь. Подоспели Мстители, и их, зажатых в угол, начали освобождать. Тогда Роджерс вдруг и понял, как было ценно каждое слово захлёбывающегося собственной кровью гения. Стив чувствовал, как Тони, дрожа от нехватки кислорода, цеплялся за его одежду, но… Он-то дышать может. Ему ни за что не понять Старка, который, даже едва дыша, пытался улыбаться и что-то ему говорить, когда получалось сделать вдох.

Слишком поздно, уже поддерживая не только голову, но и сползающую ладонь, которой Тони пытался зажать рваные раны, Стив понял, что был свидетелем тому, что так ненавидел – агонии.

Улыбка превращалась в гримасу боли, но Старк боролся. Он даже вырубился с глухим стоном и странно для такого состояния приподнятыми уголками губ.

Держаться, наверное, он вряд ли уже мог. Его тут держали, и Стиву становилось плохо от одной мысли, что ему придётся сделать всё самое ужасное в своей новой жизни: похоронить первого друга, прочитать первое завещание, впервые увидеть, как… Нет, он больше об этом думать не мог.

Стив долгие дни проводил так: шатаясь по базе Мстителей. Несколько часов – рядом с Тони, ещё несколько часов – периодически появляясь возле мастерской, прижавшись ухом к её двери и отчаянно пытаясь расслышать там грохочущую музыку и знакомый голос. Или в комнате Тони – вытереть пыль, послав подальше роботов, подышать этим привычно-старковским воздухом, посидеть в звенящей напряжённой тишине.

Тони нет. Тони нет. Он в палате. Он вроде ещё жив, но уже нет.

Роджерс не мог привыкнуть к этой мысли.

Наверное, потому в атаку и пошёл – он привык делать это, когда другого выхода нет.

Тогда он услышал от врачей, что Тони может протянуть ещё от силы пару дней. И либо выберется, что, они не отрицают, случалось, либо… Наступит момент, когда им подсунут бумагу – согласитесь, мол, на отключение аппаратов жизнеобеспечения. Конечно, это был Тони – и потому его могли поддерживать чёрт знает сколько, подпитывать его силы, заставлять жить, но Стиву не нравилась одна мысль о том, что вот-вот их начнут заставлять сделать это.

Отвратительная мысль. Будто ему собирались предложить пистолет, которым он должен был убить человека, лежащего у него в ногах, и молящего о помощи.

Стив наконец решился – он толкнул дверь мастерской Старка, сел за компьютер, постоянно оглядываясь – словно надеясь, что сейчас появится Тони, который прогонит его. Но он не появлялся.

«Тони нет», - напомнил себе Стив. Больно что-то сжалось в груди – наверное, даже не сердце. Что-то другое. Душа?

Может быть. Может, она должна была выглядеть как раз так, как выглядел появившийся дух Старка: Роджерс даже не сразу понял, что ослепившая его вспышка – это быстрое сканирование, которое провела Пятница, а тот человек, что вышел на середину помещения – это голограмма.

Стив вспомнил, как рисковал нарушить давящую тишину в комнате Тони и звал его, звал по имени, просил помощи, по-детски надеясь, что сейчас он придёт, услышав эти просьбы.

И вот Старк пришёл. Встал посреди мастерской, тяжело вздохнул, посмотрел прямо перед собой.

- Ну, вот это и случилось, - заговорил он. – Где-то я лоханулся… - Старк прервался, прокашлялся. – Нет, ладно, это уже десятый дубль. Я устал. Больше не будем останавливаться, Пятница, - он тряхнул головой. – Я записывал это послание для вас каждый год. Не, вру, - короткая ухмылка, - каждый месяц. Вот такое я эгоистичное дерьмо, - он передёрнул плечами.

- Тони, нет, - тут же возразил, забывшись, Роджерс. Старк внимательно на него посмотрел, будто слышал. У Кэпа даже замерло сердце – может, и Тони нашёл для себя способ переместить собственное сознание внутрь компьютера?

- Я не здесь, - наконец, сказал он. – Это только запись. Не верьте в это до самого конца, я надеюсь… Я хочу верить в то, что когда я умру – вам будет тяжело. Потому что это единственное, чего я правда хочу – знать, что я вам дорог. Потому что вы дороги мне, - он повернулся и стал ходить по своей «карте» кругами. – Постарайтесь послушать меня молча. Хорошо? – сглотнул, почему-то нахмурился.

Стив следил за этими его движениями так, как будто никогда ничего подобного не видел – он и правда не видел, чтобы Тони в чём-то так сомневался или переживал.

- Нам тебя не хватает, - вновь забывшись, сказал он ему. – Вернись, Тони. Без тебя не просто тяжело. Без тебя невыносимо.

- Я озвучу вам своё завещание, чтобы не было вопросов у юристов по поводу его подлинности, - наконец, сказал Старк, поворачиваясь к нему лицом. – И вы должны выслушать меня.

- Не надо, прошу тебя… - но остановить запись было невозможно. Тони читал и читал с листа, у него самого пару раз прерывался голос – он говорил о Пеппер, о Роуди, о каждом из них, не забыл даже Хэппи и того парнишку, который помог ему несколько лет назад. Благотворительность, какие-то подарки, проекты…

Наконец, он замолчал. Лист с завещанием отправился на пол.

- Я хочу верить… Хочу верить, что вы мечтаете о том, чтобы я заткнулся. Знаю, что уже не услышу вас, но мне очень хочется узнать, как это случилось. Как? Я ведь не струсил? – он снова смотрел в сторону Стива, но теперь уже на стул рядом с ним. – Поверьте, это худшее, о чём я могу думать. Хуже только то, что… - он пожевал губами, пытаясь проглотить эти слова, что уже вырвались, но потом передумал. – Хуже то, что я вёл себя, как скотина. Не знаю, может быть, вы ненавидите меня, но всё-таки, это моё последнее к вам обращение, и всё, что я могу позволить себе – это думать о том, что вы правда слушаете меня. Что вам хотя бы кажется, что на базе стало… ну, не пусто, но… - он запнулся. – Не пусто. Ощущения, будто что-то исчезло, будет вполне достаточно для меня. Знаете, надеюсь, по ту сторону хоть что-нибудь есть: я хочу увидеть вас, когда вы будете жить без меня. Хоть пару дней. Хоть этот самый момент – увидеть, как вы на самом деле ко мне относитесь. Потому что я веду себя, как последняя скотина, и… - он «мигнул», будто запись прервалась. Может быть, тогда у него сорвался голос – но Стиву казалось, что он уже видел, как Тони замирал в этой позе, когда он спускался к нему, чтобы позвать ужинать.