Литмир - Электронная Библиотека
A
A

За последние годы вышло в свет несколько собраний писем широко известных авторов, и я, читая их, временами начинаю подозревать, что писавшие их смутно рассчитывали, что рано или поздно они попадут в печать. А уж когда я узнаю, что они сохранили копии своих писем, это подозрение переходит в уверенность. Когда Андре Жид захотел опубликовать свою переписку с Клоделем[1], и Клодель, который, возможно, не жаждал такой публикации, сказал, что письма Жида уничтожены, Жид ответил, что это не страшно, у него сохранились копии. Андре Жид сам рассказал нам, что когда узнал, что его жена сожгла его любовные письма к ней, он целую неделю плакал, потому что считал их вершиной своего литературного творчества, как ничто иное обеспечившие ему внимание потомков. Когда Диккенс уезжал в путешествие, он писал друзьям длинные письма, которые, как правильно отметил Джон Форстер[2], его первый биограф, можно было отдавать в печать, не исправив в них ни одного слова. В те времена люди были терпеливее, но все же можно представить себе разочарование человека, получившего от приятеля письмо со словесным изображением гор и памятников, тогда как он был бы рад узнать, встретил ли тот кого-нибудь интересного, на каких побывал вечерах и сумел ли достать книги, галстуки и носовые платки, которые он просил привезти на родину.

В одном из своих писем Кассандре Джейн пишет: "Я теперь овладела истинным искусством писать письма, ведь нам всегда говорят, что оно состоит в том, чтобы выражать на бумаге в точности то, что сказала бы тому же человеку изустно. Все это письмо я проговорила с тобой почти так же быстро, как могла бы говорить вслух". Конечно, она была права. В этом и состоит искусство писать письма. Она овладела им с поразительной легкостью, и так как она говорит, что разговор ее точно такой же, как ее письма, а письма полны остроумных ироничных и лукавых замечаний, мы можем не сомневаться, что слушать ее было наслаждением. Нет, кажется, ни одного письма, в котором не скрывалось бы усмешки или улыбки, и на радость читателям я предлагаю несколько образчиков ее стиля:

"У одиноких женщин наблюдается жуткая тяга к бедности, что и служит одним из веских доводов в пользу брака".

"Вы только подумайте, миссис Холдер умерла! Бедная женщина, она сделала все, что было в ее силах, чтобы ее перестали поносить".

"Вчера миссис Хэйл из Шерборна от испуга родила мертвого ребенка за несколько недель до того, как он ожидался. Полагаю, что по неосторожности она посмотрела на своего мужа".

"О смерти миссис У. К. мы уже читали. Я понятия не имела, что она кому-то нравилась, потому ничего не переживала по отношению к оставшимся в живых, но теперь мучаюсь за ее мужа и думаю, что ему стоит жениться на мисс Шарп".

"Миссис Чемберлейн я уважаю за то, что она красиво причесывается, но более нежных чувств она у меня не вызывает. Миссис Ленгли похожа на любую другую девочку-толстушку с плоским носом и большим ртом, в модном платье и с обнаженной грудью. Адмирал Стэнхоуп вполне сойдет за джентльмена, только ноги слишком коротки, а фалды слишком длинны".

"Элиза видела д-ра Крейвена в Бартоне, а теперь еще наверно и в Кенбери, где его ждали на денек на этой неделе. Она нашла, что манеры у него очень приятные. Такой пустячок, что у него есть любовница и что сейчас она живет у него в Эшдаун-Парке, видимо, единственное, что в нем есть неприятного".

"Мистеру В. лет двадцать пять или двадцать шесть. Он недурен собой и не обаятелен. Украшением общества безусловно не служит. Манеры хладнокровные, джентльменские, но очень молчалив. Зовут его, кажется, Генри, и это показывает, как неровно распределяются дары фортуны. Я встречала многих Джонов и Томасов куда приятнее".

"Миссис Ричард Харви выходит замуж, но так как это великая тайна и известна только половине всей округи, упоминать об этом не рекомендуется".

"Доктор Хэйл носит такой глубокий траур, что только гадаешь, кто умер его мать, или жена, или он сам".

Мисс Остен любила танцевать и так описывала сестре балы, на которых бывала:

"Всего было только двенадцать танцев, из которых я танцевала девять, а остальные - нет, просто потому, что не нашлось кавалера".

"Был там один джентльмен, офицер Чеширского полка, весьма красивый молодой человек, которому, как мне сказали, очень хотелось быть мне представленным, но хотелось не так сильно, чтобы что-то для этого предпринять, так у нас ничего и не вышло".

"Красавиц было мало, да и те были не особенно хороши. У мисс Айронмонгер вид был неважный, и единственная, кем откровенно восхищались, была миссис Блант. Выглядела она точно так же, как в сентябре, с тем же широким лицом, бриллиантовым бандо, белыми туфлями, розовым мужем и толстой шеей".

"Чарльз Пуалет в четверг устроил бал, и, конечно, переполошил всю округу, где, как ты знаешь, с интересом относятся к его финансам и живут надеждой, что скоро он разорится. Жена его именно такая, какой мечтали ее увидеть соседи: не только взбалмошная, но еще и глупая и сердитая".

Один родственник Остенов, видимо, вызвал пересуды в связи с поведением некоего д-ра Манта, поведением, из-за которого его жена переехала жить к своей матери, о чем Джейн сообщила так: "Но поскольку д-р Мант священник, их взаимная любовь, при всей своей безнравственности, вид имеет благопристойный".

У мисс Остен был острый язычок и редкостное чувство юмора. Она любила смеяться и смешить. Ждать от юмориста, чтобы он (или она) не высказал того, что думает, - значит требовать от него слишком многого. И, видит Бог, трудно быть смешным, не позволяя себе время от времени немножко озорного лукавства. "Млеко человеческой доброты" не такая уж веселая материя. Джейн безошибочно улавливала в людях глупость, претензии, аффектированность и неискренность, и к ее чести нужно сказать, что все это скорее веселило ее, а не вызывало досаду. Она была слишком воспитанна, чтобы говорить людям вещи, которые могли их обидеть, но не видела греха в том, чтобы позабавиться на их счет с Кассандрой. Даже в самых едких ее замечаниях я не вижу злого умысла, ее юмор, как и положено юмору, был основан на наблюдательности и врожденном остроумии. Но когда для того были основания, мисс Остен могла говорить всерьез. Эдвард Остен, хотя и унаследовал от Томаса Найта поместья в Кенте и в Хэмпшире, сам жил главным образом в Годмершем-Парке близ Кентербери, и туда сестры по очереди приезжали к нему гостить, иногда месяца на три. Его старшая дочь Фанни была любимой племянницей Джейн. Она вышла замуж за сэра Эдварда Начбулла, чей сын был возведен в звание пэра Англии и получил титул лорда Бранборна. Он-то первым и опубликовал письма, написанные к Фанни, когда эта молодая особа размышляла о том, как отнестись к ухаживанию молодого человека, захотевшего на ней жениться. Они изумительны как по своей уравновешенной разумности, так и по нежности.

2
{"b":"65517","o":1}