Мне было приказано немедленно выехать в полк, разобраться в причинах конфликта и погасить его. Но прежде, чем побывать в артполку, я заехал в штаб дивизии, где с глазу на глаз поговорил с начальником политотдела полковником Сенцовым. Он и так, и сяк пытался увернуться от моего прямого вопроса – почему сигнал о серьезных конфликтах Гартина с Вахмуровым поступил в политуправление Группы от особистов, а не из политотдела?
Полковник ловко маневрировал, убеждая меня, что политотдел знает о стычках командира артполка и замполита и пытается разрулить конфликт.
– Мы работаем, работаем над этим вопросом, а особисты лишь стучат «наверх», – говорил мне хитроглазый полковник, – я уже не раз беседовал и с Вахмуровым, и с Гартиным. Но там противостояние уже далеко зашло… Оба, как говорится, идут на принцип. Уперлись лбами друг в друга, как те два, извините, козла из сказки… Вахмуров, конечно, фрукт еще тот! Но и Гартин не сахар. Негибкий он какой-то. Да, партийная принципиальность это хорошо, но в отношениях с командиром ее тоньше, тоньше проявлять надо.
– Ну и что вы в таком случае предлагаете? – спросил я полковника.
– Разводить, разводить их надо, – ответил он, – перевести, скажем, Гартина на равную должность в другой полк…
Тут я двинул свой контраргумент:
– А если и там командиром такой же Вахмуров окажется? И что – опять Гартина переводить куда-то?
Я ушел из политотдела со странным чувством: обычно комиссары дивизий защищали подчиненных политработников, а тут все было наоборот.
Перед тем, как отправиться в артполк, я заглянул и в особый отдел. Майор-особист рассказал мне кое-что любопытное. О том, что начальник политотдела обожает баню в артполку и каждый раз, когда в дивизию приезжают инспекторы из Москвы или из штаба Группы войск, он устраивает попойки в этой бане. А Вахмуров и его зам по тылу обеспечивают «высоких гостей» шашлыками, водкой и «девочками» из гарнизонного военного госпиталя. А вот замполит Гартин с первого дня службы в полку напрочь игнорирует эти веселые компании. Что сразу же не понравилось Вахмурову, который (по данным надежного информатора особого отдела) в кругу наиболее приближенных штабных офицеров однажды жаловался на своего замполита:
– Корчит из себя правильного коммуниста! И водки с ним не выпить, и по бабам не сходить. Только языком про политику мелет. Рот закрыл – рабочее место убрано…
Прежде, чем переговорить с Вахмуровым и Гартиным, я побеседовал со многими офицерами и их женами (а жены знали о некоторых сторонах жизни артполка гораздо больше, чем «надежные информаторы особого отдела»). От них мне и стало известно, что подполковник Вахмуров перед скорой заменой в Союз стал вести себя, как «местный царек»: лучшие товары, поступающие из торгово-промышленной базы гарнизона для распределения между офицерами полка, он часто покупал себе, не считаясь с решением так называемой «общественной лавочной комиссии» (она распределяла товары строго по списку). Когда же солдаты среди ночи по приказу Вахмурова отнесли ему домой сразу два огромных турецких ковра, бдительные офицерские жены нажаловались Гартину. А он во время тяжелого разговора с командиром настоял, чтобы товар был возвращен в полковой магазин. Вот тут первый раз и «заискрило».
Вахмуров рвал и метал:
– Товаррррищ майор, – взяв официальный тон, раздраженно и зло говорил он, – так у нас лада в службе не получится. Не по-лу-чит-ся! Вы пошли на поводу у полковых баб и, можно сказать, совершили покушение на самое святое – на мое командирское единоначалие! Я этого так не оставлю. Вы подорвали мой авторитет!
– В данном случае, товарищ подполковник, – тем же официальным тоном отвечал Гартин, – я не подрываю ваш авторитет, а спасаю его от справедливого недовольства офицеров и их жен. К тому же поступаю по уставу, стараясь уберечь сослуживца от недостойного поступка.
– Ха-ха-ха! – воскликнул Вахмуров и перешел на «ты», – какой ты нахрен мне сослуживец! Ты – мой подчиненный, под-чи-нен-ный! И если будешь себя так вести, я тебя в бараний рог согну, загоню в Афган – жрать песок в горах!
То была их первая стычка. Вторая оказалась куда серьезней. Однажды пьяный Вахмуров около полуночи объявил офицерам штаба «тревогу», устроил им разнос, а затем, распустив их по домам, взобрался на полковую трибуну возле плаца и стал громко кричать в мегафон:
– Поооолк, – ко мне!!!
Гартин просил подполковника сойти с трибуны и отоспаться в штабе, но тот продолжал яростно орать:
– Поооолк, – ко мне!!!
Тогда замполит отобрал у него мегафон, силком стащил командира с трибуны, но в последний момент рванул подполковника за рукав шинели так, что тот свалился со ступенек на обсыпанные снегом кусты роз и до крови поцарапал лицо. Гартин вместе с дежурным по части завел пьяного командира в его кабинет и уложили спать на диване.
После той бурной ночи подполковника три дня не было на службе «по болезни». Появившись в штабе на четвертый день, он вызвал к себе замполита. Физиономия Вахмурова в нескольких местах была густо загримирована жидкой пудрой. Стрельнув в Гартина колючим взглядом, он вдруг дружелюбно сказал:
– Петр Петрович, что это было? Как дальше жить будем?
Гартин ответил:
– То была ваша пьяная выходка. А жить будем так, чтобы не стыдно перед людьми было.
Прежде, чем переговорить с Вахмуровым, я побеседовал с Гартиным. Майор о своих стычках с командиром полка рассказывал с таким чувством стыда и вины, словно это он, а не Вахмуров, и пил на службе, и кутил с девками в бане, и приказывал солдатам притащить ночью два ковра к себе на квартиру, и пьяно орал в мегафон:
– Пооолк! Ко мне!!!
Мне уже тогда понравились и эта его беспощадная самокритичность, и умение во время разговора не отводить глаза в сторону, и его речь, лишенная пустого словоблудия. «Я отвечаю за командира не меньше, чем за себя, – говорил мне он, – да видно, неважно пока это у меня получается».
Подполковник Вахмуров произвел на меня такое впечатление, которого я не ожидал, – во время моего с ним разговора он не стал юлить, частенько повторял одну и ту же фразу «что было, то было» и весьма благожелательно отзывался о Гартине. А свое пристрастие к шнапсу, он и прямо, и намеками оправдывал «сорванной в Афганистане психикой». На афганской войне он был два года, там его ранило осколками душманского снаряда. Он полгода лечился в ташкентском госпитале. Затем получил назначение в Группу войск в Германии. Вахмуров клятвенно пообещал мне «завязать» с пьянством и наладить нормальные отношения с замполитом. И почти полгода никаких сигналов о его стычках с Гартиным в политуправление Группы не поступало. Но затем в артполку грянуло громкое ЧП. Да такое, что весть о нем дошла аж до ЦК КПСС.
Вахмуров тайком направил группу солдат полка на потсдамскую мебельную фабрику. Полтора десятка бойцов должны были заработать там столы и стулья для штаба, а заодно – и мебельный гарнитур для командира полка. Бойцы во главе с сержантом жили в подвале и в таких скотских условиях, которые возмутили старого немца, – дочка его работала на фабрике и все рассказала отцу (она каждый день носила из дома еду русским солдатам). Немец приехал на фабрику, убедился, что все обстоит именно так, как рассказывала ему дочь, и написал возмущенное письмо послу Советского Союза в ГДР Петру Абросимову. В письме том были и такие строчки: «Я с 1943 по 1958 год был в русском плену, но со мной никто не обходился так, как сегодня это делают советские командиры со своими солдатами».
Получив письмо немца, Абросимов переслал его Главкому Группы войск генералу армии Михаилу Зайцеву. Направленные на мебельную фабрику военные следователи обнаружили там дюжину солдат-артиллеристов. Двое из них с высокой температурой лежали на грязных матрацах в сыром подвале. Солдаты были немедленно возращены в часть, больные направлены в госпиталь. В тот же день приказом Главкома Вахмуров был отстранен от должности, прокуратура возбудила уголовное дело. А закончилось все тем, что подполковнику объявили неполное служебное соответствие – самое суровое наказание, выше которого могло быть только увольнение из армии.
