Эту книгу лучше всего читать как исследование злоупотребления властью в разных формах. В одном из лучших своих очерков «Убийство слона»[107] Оруэлл описал то, что наблюдал каждый день.
На такой службе грязное дело Империи видишь с близкого расстояния. Несчастные заключенные, набитые в зловонные клетки тюрем, серые, запуганные лица приговоренных на долгие сроки, покрытые шрамами ягодицы людей после наказаний бамбуковыми палками…[108]
Он ушел со службы в полиции в 24 года. Вернулся домой и начал шататься без дела по Лондону и Парижу. «Дни в Бирме» он окончит через несколько лет, роман издадут после выхода второй написанной им книги «Фунты лиха в Париже и Лондоне», но в жизни самого Оруэлла Бирма предшествовала Парижу и Лондону.
Его рассказ о времени, прожитом в Бирме, прямолинеен. Антигероем «Дней в Бирме» является Флори, скучающий, недовольный, неопределенно либеральных взглядов торговец лесом, живущий в маленьком колониальном поселении на дальнем севере страны у реки Иравади. Таким мог бы стать сам Оруэлл, если бы остался в Бирме еще на 10 лет, – несчастный человек лет тридцати пяти с черными жесткими волосами, подстриженными черными усами и выжженной солнцем кожей: «Его лицо было очень худым… с впалыми щеками и дряблой припухлостью вокруг глаз»[109]. Главным различием между Оруэллом и Флори является самая заметная физическая особенность персонажа – родимое пятно цвета портвейна на щеке, из-за которого он постоянно чувствовал себя не в своей тарелке.
Флори знакомится с Элизабет Лакерстин, молодой британкой, которую отправили в Бирму искать мужа. Он ей не нравится, Элизабет презирает его увлечение изобразительным искусством и литературой и с подозрением относится к его симпатии к бирманской жизни и культуре. Она смягчается к Флори, только когда он ведет себя как представитель империи, например подстреливает голубя, но эта имперская составляющая является той гранью его личности, которую сам он не переносит, сожалея, что ему не хватает смелости через нее переступить. Однако Элизабет находится в отчаянном положении, каждую ночь терпя приставания дядюшки, у которого остановилась. В этих сложных обстоятельствах она вроде бы готова довольствоваться Флори, пока коварному бирманскому чиновнику, продажному окружному судье, не удается опозорить того, подстроив его публичное разоблачение любовницей-бирманкой, которую Флори прогнал. Это побуждает Элизабет разорвать помолвку. Мучась от стыда и переживая разрыв, очутившись в глубокой эмоциональной изоляции, Флори стреляется. Когда он умирает, «омерзительное»[110] родимое пятно исчезает.
Все это происходит в антураже социальной и политической возни британцев и бирманцев вокруг мелких вопросов престижа и репутации, как, например, кого из бирманцев пригласить в городской Европейский клуб, где высокие британские инстанции велели смягчить расистскую политику членства[111]. Полный наблюдений за бесконечными мелкими жестокими проявлениями социальной власти, роман подчас кажется чем-то средним между творениями Джейн Остин и Э. М. Форстера, чья «Поездка в Индию» увидела свет за четыре года до того, как Оруэлл сел за рукопись своего романа об империи в упадке.
Описывая место действия в начале романа, Оруэлл пишет: «В любом месте Британской Индии клуб европейцев – духовная цитадель верховной власти, рай, по которому томится вся чиновная и торговая туземная знать»[112]. Этот клуб, маленький и изолированный, отстал от других и так и не принял ни одного «местного». Когда это потребовалось сделать, три члена клуба яростно протестуют. «Рассядется тут черномазый и будет в нос тебе чесноком вонять»[113], – намеренно грубо заявляет один, но второму члену клуба Флори идея нравится, и фактический глава британской общины, склонный к патернализму мистер Макгрегор, решается выполнить инструкции.
Сюжетные повороты почти всегда призваны достичь более общей цели при помощи довольно неуклюжей идеологической схемы, которую использует Оруэлл. Например, британка, сетуя на «леность» своих слуг, замечает: «Аборигены уже начинают дерзить, почти как наши низшие классы»[114]. Когда заезжий британский офицер дает пинок бармену, член клуба бранится: «Ваше-то какое право колотить наших негритосов?»[115] Флори говорит доктору-индусу, единственному настоящему другу, что ему стыдно жить «в сплошном вранье» и что «мы сюда заявились не поднимать культуру бедных братьев, а грабить их»[116]. Империя, рассуждает он, стоит на строительстве банков и тюрем и называет это прогрессом[117]. В общем, утверждает Флори, «империя – просто способ обеспечить торговую монополию английским, точнее, еврейско-шотландским бандам»[118]. Нет никакого намека на то, что Оруэлл иронизирует, влепив эту пощечину двум народам сразу, тем более что он идентифицирует себя с Флори. Действительно, в экспорте опиума из Индии в Бирму главенствовали две компании – шотландская Jardine Matheson и ставшие британцами выходцы из еврейской семьи Сассун, жившей в Ираке (к ней принадлежал Зигфрид Сассун, мемуарист и поэт Первой мировой войны).
Оруэлл написал второстепенный, но неплохой роман. Он лучше ранних сочинений Черчилля (особенно его единственного и справедливо забытого опыта в беллетристике «Саврола»), но отчасти потому, что Оруэлл в этот период карьеры был более опытным писателем.
Если бы Оруэлл не написал последующие, намного более сильные книги, сегодня «Дни в Бирме», вероятно, вспоминали бы как непримечательное, но местами любопытное литературное исследование империи. Много лет спустя автор признался, что в молодости
…хотел писать чрезвычайно натуралистические романы с несчастливыми концовками, полные подробных описаний и завораживающих сравнений, а также пассажей, в которых слова используются отчасти ради их звучания. На самом деле мой первый завершенный роман «Дни в Бирме», который я написал, когда мне было тридцать, но задумал намного раньше, во многом таков[119].
Тем не менее роман до сих пор читается и примечателен прежде всего постижением характера империи и империализма в целом. У По Кин, макиавеллиевски коварный бирманский чиновник, в первой сцене романа говорит, что европейцам «плевать на аргументы»: «Когда речь о всяких там темнокожих, сомнение для них уже есть доказательство»[120], – и мудро обращает это наблюдение в свою пользу. Позже рассказчик напоминает читателю, что Флори «забыл, что большинству людей в чужой стране уютно жить, лишь ощущая презрительное превосходство над коренными жителями»[121], – истина не универсальная, но, бесспорно, являющаяся верным наблюдением над несчастливой маленькой общиной британцев из «Дней в Бирме».
В конце Флори ждут горе, ненависть к себе и отчаяние. Его последние слова оказываются ложью. «Хозяин не сделает тебе больно»[122], – уверяет он свою перепуганную собаку, прежде чем застрелить ее и себя.
Сначала Оруэлл заставил Флори написать самому себе эпитафию, но вычеркнул ее из окончательного варианта текста: «Учитесь у меня, как не надо жить»[123]. В финале романа Флори – не более чем очередная жертва империи. Одна из главных мыслей книги заключается в том, что англичане, как и бирманцы, изуродованы колониальной системой.
