— Да как вам сказать, — Бойко присел на стул и испытующе глянул на собеседника. — А я ведь вчера у Чумайса был. В «Росмикро».

— Шутишь? — округлил глаза Борис Маркович.

— Нет, не шучу. Прямо у него, на Академической.

— Что, серьезно? — конструктор поерзал на стуле и огляделся по сторонам. — Я, конечно, люблю розыгрыши, но, по-моему, это уже перебор. Ты, Вася, ври-ври, да не завирайся. Так бы тебя к Чумайсу пустили! Это ж не школота подзаборная. Это Чумайс.

— А меня охрана пустила. Бумажку я им одну показал, так они созвонились с кем-то, и вот, ей богу, не вру, минуты не прошло, как меня в кабинет завели. Вот она, бумажка эта, глядите, — Василий Иванович достал из кармана сложенный вчетверо лист и протянул его Кацнельсону. — Задолжал мне кое-чего этот деятель. Читайте, Борис Маркович, там все написано.

Кацнельсон развернул бумагу, повертел в руках, посмотрел на просвет, видимо, пытаясь понять, в чем подвох, но не обнаружив ничего подозрительного, взялся, наконец, за чтение. С каждой прочитанной строчкой вытянутое от природы лицо конструктора вытягивалось все сильней и сильней, а нижняя челюсть отвисала все ниже и ниже. Лишь через пять минут Борис Маркович вернул челюсть на место, а затем еще минуту покачивался на стуле, откинувшись на спинку и сцепив на затылке руки. Рассеянный взгляд и подергивающиеся веки указывали на исключительную важность мыслительного процесса, происходящего в голове Кацнельсона. Но все же любой процесс имеет свойство когда-нибудь завершаться, и потому по истечении минуты стул перестал качаться, а вместе с ним перестал раскачиваться и Борис Маркович. Лицо конструктора вновь приобрело осмысленное выражение, а взгляд — правильную фокусировку.

— Значит, так, Василий Иваныч. Скажу прямо. Любой бы на моем месте решил, что ты трепло… Да-да, любой. Но вот что касаемо меня… что касаемо… меня, — тут Кацнельсон замолчал и внимательно поглядел на напрягшегося Бойко. — Так вот, задам я тебе один вопрос. Скажи мне честно, Василий Иванович, ты знаешь, кто такой Евгений Захарович Винарский?

Бойко отрицательно покачал головой. Кацнельсон вздохнул и продолжил:

— Да, Иваныч, вот тебе, извини, не поверил. И никому не поверил бы. А вот дяде Жене… Дяде Жене — да. Почерк его я ни с кем не спутаю.

— Так вы, значит, знаете этого Винарского? — изумился бригадир.

— Знал, Вася, знал. В 97-м мы дядю Женю похоронили. А знаешь, Вась, как он умер? — голос Бориса Марковича неожиданно дрогнул. — Погиб он, Вася. К соседу его по дому лиходеи какие-то вломились, требовали чего-то, убить собирались. А Захарыч… Захарыч шум услышал, ружье охотничье достал, да по бандюганам этим из обоих стволов и шмальнул. Минут пять он потом еще саблей от них отмахивался, он ее почти всю войну в танке своем провозил. Вот так вот. Всю войну без единой царапины, а тут, выходит, погиб. В бою погиб, а не просто так, за понюх табаку. Последним он ушел из всех наших. Отец мой с Макарычем в 92-м умерли, Григорий Григорьевич — через год после них. А дядя Женя, вишь, крепкий мужик был. Эх, кабы не пуля в сердце… — Кацнельсон потер пальцем уголок глаза, будто бы вынимая соринку, потом замолчал и отвернулся к окну.

— Борис Маркович, — прервал затянувшуюся паузу Бойко. — А вы фамилию Барабаш случайно не слышали?

— Барабаш? — удивился конструктор. — Знаю, конечно. Серафим Макарович, я ж про него только что говорил. Умер он в 92-м. Как сына своего схоронил, так через месяц и помер.

— А сына, сына его как звали? — подался вперед бригадир, напряженно глядя в глаза Кацнельсону.

— Сына? Николай его сына звали. Он меня на десять, нет, на двенадцать лет старше был. Родился перед самой войной. Тоже ведь интересный мужик был. Вот только в 92-м, как в Приднестровье уехал, так и с концами…обратно уже не вернулся. Такие пироги, Вася, такие пироги.

— Да-а, — только и смог протянуть Бойко, потрясенно качая головой.

— Да уж, — подтвердил Кацнельсон, потом указал глазами на лист с распиской и поинтересовался. — Так чем у тебя всё закончилось? В смысле, с Чумайсом?

— С Чумайсом? Хм, — Василий Иванович криво усмехнулся. — С Чумайсом, значит?

— С ним, с ним оглоедом, — Борис Маркович смотрел с интересом на бригадира и ждал продолжения.

Долго томить собеседника Бойко не стал.

— Так вот. Завели меня, значит, в кабинет к нему. Встретил меня Чумайс, к столу пригласил, насчет чаю распорядился. Сижу я, значит, гляжу на него, а он сам холеный такой, развалился в кресле и смотрит на меня, лыбится, прямо как змеюка обожравшаяся на мышь. А мне этот чай его в глотку не лезет. Я же ведь и не думал совсем, что денег с него получу, просто в глаза хотел посмотреть хитровану, да еще интересно было, как он изворачиваться будет с распиской. А он и говорит, что уже двадцать лет ждет-пождёт, когда, мол, этот самый Бойко появится — очень ему, значицца, интересно. Ну а я по-простому. Так, мол, и так, я этот Бойко и есть, Василий Иванович. И спрашиваю, значит, когда по долгам отвечать будешь, мил человек, и расписку его ему же показываю. Он на эту расписку смотрит недоуменно, а потом спрашивает меня так вкрадчиво. Ты что, говорит, вторую половину специально забыл или потерял? Какую еще, говорю, половину,? А он вдруг на кресле откинулся и давай ржать. Во, говорит, какой у нас народ-то тупой, ценные бумаги хранить не умеет, а туда же, в Европу лезет и быдлом себя не считает, ха-ха. А я сижу дурак дураком, ничо в натуре не понимаю, — тут Бойко прервался, переводя дух, потом ухватил стоящую на столе большую пластиковую бутылку и, налив полный стакан минералки, в три глотка его осушил. — Фу-у, в горле аж пересохло, как вспомнил его наглую морду… Вам налить, Борис Маркович?

— Давай, плесни балтийцу, — подставил кружку конструктор. — Значит, говоришь, морду его припомнил? Наглую рыжую?

— Ага, — рассмеялся Василий Иванович, — точно, наглую рыжую морду. Так вот, достал он из сейфа бумажку какую-то и мне показывает. В руки, говорит, не дам — бумажка, мол, эта теперь бесценная. Тут к нему еще мужик какой-то вошел, седоватый такой, с усиками. Чумайс его то ли Ленчиком, то ли Левчиком называл. Посидели они рядом чуток, пошушукались, потом рыжий бумажку убрал, а мне ксерокопию ее бросил. Держи, говорит, хоть знать будешь, на чем погорел. Ну взял я ее, посмотрел. Действительно, хитрый гад оказался, тогда еще что-то почуял, подстраховался. Встал я, короче, глянул на этих двух голубков. Мелкими жуликами они мне тогда показались, что под бандитов косят. Но, видать, и во мне в тот момент тоже что-то такое было оттуда, из девяностых, раз они тут же головы повтягивали и глазками забегали, как терпилы на стрелке. Вот, правда, не вру, полное ощущение, что щас братаны ввалятся и вломят всем не по-детски… Ну, братаны, конечно, не ввалились — мордовороты вошли чумайсовы. Под руки меня взяли и к дверям, к дверям. Довели, правда, аккуратно — по почкам не били. Последнее, что я от рыжего слышал, он мне уже в спину орал…кх-кх, — здесь Бойко снова наполнил стакан и сделал пару глотков, успокаивая осипшие связки.

— Да? А чего он орал, Чумайс твой? — поинтересовался конструктор.

— Да никакой он не мой. А чего орал? Орал он мне, чтобы теперь я приходил к нему только когда условия все выполню. Ну и если, мол, доживу конечно. Вот такие дела.

Василий Иванович допил минералку, поставил стакан на стол и вынул из кармана еще один скомканный лист бумаги.

— Вот на этой бумажке все условия и расписаны, — произнёс бригадир, протягивая мятый листок Кацнельсону. — Полюбуйтесь, если хотите.

Борис Маркович разгладил руками копию ценного документа и углубился в чтение. Закончив читать, он ненадолго задумался, потом хмыкнул и постучал карандашом по столешнице.

— Хитер, Чумайс, хите-е-ер, — протянул конструктор с усмешкой. — Да только, вот что я тебе скажу, Василий Иванович. Дурак он, твой Чумайс.

— Как это? — опешил Бойко.

— А вот так. Видишь, чего он придумал? Союз распался — долг он признал. Но есть три дополнительных условия — реально он должен платить только после их выполнения. Смешно даже. Три условия, как в сказке дурацкой… У-у меня всего лишь три-и желанья, — фальшиво пропел Кацнельсон и насмешливо посмотрел на чешущего в затылке бригадира. — Вот, гляди. Условие первое. Президентом Соединенных Штатов станет негр. А кто, Вася, у нас в Штатах сейчас президент? Правильно. Негр. А негр — он и… э-э… в Америке негр, как его ни называй. Так что ставим плюсик возле единички.