Да, не пришло еще время. Лишь на миг приоткрылась перед Иваном бездна его одиночества, он ужаснулся и поспешил отойти от края пропасти.

А потом была казнь, какой не видала еще Москва и, Бог даст, никогда больше не увидит. Иван хотел вначале повесить всех осужденных вдоль дороги из Слободы в Москву, чтобы видел народ, как карает царь своих изменников и мучителей простых людей, но Малюта отговорил его. По словам Грязного, уверил Малюта царя Ивана, что устал народ от вида крови и казней, но мне почему-то кажется, что у него другая, тайная мысль была.

Малюта сложил слова Ивана о Страшном суде и о том, что предатели предателей казнят, и измыслил действо в духе сгинувшего Алексея Басманова. Выбрали в Москве, в Китай-городе торговую площадь с названием многозначным – Поганая Лужа, выгородили сплошным забором круг изрядный в пятьдесят сажен с одними воротами, а над воротами установили помост с одним креслом. Внутри поставили двадцать крестов, да десять кольев заточенных, да десять столбов, обложенных вязанками хвороста, и сложили печи огромные, в которые человек войдет, а еще множество очагов и с вертелами, и со сковородами, и с чанами, будто готовились стадо быков изжарить для пира невиданного. Тут же на помостах лежали металлические когти и крючья, пилы большие и малые, заточенные и тупые, иглы длинные и ножи острые, колодки с винтами и веревками всех размеров, чтобы любую часть тела прихватить можно было. Не было только виселиц и плах с топорами, ибо не суждено было никому принять смерть быструю и легкую.

Хоть и высок был забор, и с площади всех приготовлений было не разглядеть, да мальчишки московские с крыш окрестных да с деревьев высмотрели и разнесли ужасную весть по Москве. Решил народ московский, что пришел его последний час, в храмах было не протолкнуть – люди спешили получить последнее причастие, многие купцы лавки свои отворили широко и без платы товар раздавали, иные люди наоборот – затворили свои дома крепко и схоронились в подвалах, а были и такие, что в день судный всеми семьями потянулись на Поганую Лужу – чему быть, того не миновать, так уж лучше сразу.

Но народ на площадь не пустили, не для него было это действо, да и места не хватало, только-только достало для стрельцов и опричников, которые на рассвете в день назначенный числом в несколько тысяч выстроились вокруг геенны огненной, как окрестили то место в народе. Люди, толпившиеся в улицах, недоуменно оглядывались, что-то не так было в Москве, лишь потом сообразили, что молчали колокола бесчисленных церквей и храмов, как будто ушла вся святость из проклятого Богом города.

И вот в этой тишине издалека донеслись мерные удары бубнов и барабанов – по улицам Москвы двигалась ужасная процессия. Впереди царь Иван на вороном жеребце и сам весь в черном доспехе с копьем в руках, за ним пятьсот наиглавнейших опричников в одеждах их сатанинских, за ними влачились пешком триста осужденных, изможденных до последней степени не только пытками, но и дорогой долгой из Слободы.

Въехав на площадь, царь Иван сошел с коня, поднялся на помост и сел на престол свой, опершись на копье, как на посох. Опричники его наиглавнейшие тоже сошли с коней и выстроились вдоль улицы, оставив узкий проход для осужденных. Те потянулись по одному к воротам, между тем дьяк выкрикивал их вины. Но вины общие, ни к кому конкретно не относящиеся, так что дьяк, дойдя до конца свитка, начинал выкрикивать с начала. И были там все мыслимые и немыслимые измены, в которых осужденные сами повинились и в которых их другие оговорили. Иван, казалось, и не смотрел на изменников своих, только опускал руку долу, тогда несчастного вталкивали в ворота, или поводил в сторону и нежданно прощенного отпускали на свободу. Другого было не дано, как на Страшном Суде: или в ад, или в рай.

И проявил Иван милосердие невиданное, достойное Отца нашего Небесного, простил большую часть грешников, двести человек без малого. Несомненно, что сам Господь руку его направлял, из прощенных только боярин Семен Васильевич Яковлев-Захарьин был законченным злодеем. Зато из кровопийственного басмановского колена никто кары не избежал, и боярин Захарий Очин-Плещеев, и Иона Плещеев, и Иван Очин, все они отрядами опричными командовали и вместе зверства в Земле Русской творили, а теперь рядом в аду стояли. То же и Вяземские: Ермолай должен был ответить не только за себя, но и за брата, сестра же Афанасия Марфа, жена казначея Фуникова, единственная женщина из осужденных, была известной ведьмой, даже и внешне – красивой и вечно молодой. Дьявол и тут ее не оставил, единственная из всех она находила силы бесноваться и изрыгать слова хулительные. Мужчины же стояли молча, приуготовляя себя к встрече с вечностью.

Как отделил Иван агнцев от козлищ, так по его знаку опричники наиглавнейшие вошли внутрь изгороди и последним из них Малюта Скуратов, после чего ворота захлопнулись. Иван окинул их взглядом тяжелым, и жертв, и палачей, и с высоты престола своего закричал:

– Прав ли мой суд и верно ли изменников своих караю?»

– Верно, государь! – раздались дружные крики опричников. – Да погибнут изменники!

– Коли так, то вам, верным, – тут судорога прошла по лицу Ивана, – и казнь вершить!

После этого он замер и в продолжении всей казни, до позднего вечера не сказал больше ни слова. Распоряжался же всем Малюта Скуратов, он приказал вывести главного злодея.

Был им дьяк Иван Висковатый. Вы, наверное, удивляетесь, как и я, когда впервые об этом услышал, но Васька Грязной приоткрыл мне завесу. Скуратов после розыска долгого почти раскопал тайну гибели князя Владимира Андреевича, нашел человека, который яд приготовил, одного из поваров царских, и человека, который его Старицким дал, запугав их перед этим до смерти. Человек этот был младший брат Висковатого, Третьяк, вот только не успел он рассказать, кто его направлял, умер неожиданно на пороге избы пыточной. Были у Малюты подозрения, да не рискнул он их царю Ивану донести. Быть может, и не знал Иван Висковатый о том умысле, но все же виновен был несомненно, хотя бы в том, что смотреть надо лучше за младшим братом. А так как не было за все время правления Ивана преступления более мерзкого и злодейского, чем смерть князя Владимира Андреевича, то и выходил дьяк главным преступником в глазах царя.

Недостойно повел себя Висковатый, вместо того, чтобы прощения попросить у народа честного и в грехах своих повиниться, как истинному христианину подобает, – кто из нас безгрешен пред Господом! – он в последнюю минуту закричал о своей невиновности: «Великий государь! Бог свидетель, всегда я тебе верно служил!» Но Иван и бровью не повел. Тогда Висковатый обвел взглядом опричников, нашел Никиту Романовича и выплюнул ему в лицо: «Будьте прокляты, вы, кровопийцы, вместе с вашим царем!» Это были его последние слова. Федька Романов выскочил вперед и ловко усек Висковатому язык, чтобы не болтал лишнего. Дьяка раздели догола, подвесили на цепях и каждый подходил к нему и отрезал кусочек его извивающегося тела, кто нос, кто ухо, кто губы, кто палец, и такое рвение было у всех, что задние кричали передним, чтобы резали куски поменьше, чтобы и им достало.

Потом пришел черед Фуникова, который во всем следовал за Висковатым. Его привязали к кресту и опрокинули на голову чан с крутым кипятком, а потом чан со студеной водой, и так поливали его, пока не слезла с него вся кожа, как с угря.

Марфе Вяземской измыслили казнь по делам его колдовским, раздели догола, посадили верхом на натянутую между столбами длинную веревку и прокатили несколько раз из конца в конец с гиканьем и криками: «Так ты, ведьма, на шабаши летаешь?!» А потом облили толстый кол уксусом и насадили на него Марфу дымящимся, разверзнутым лоном с криками: «Любо ли тебе? Нашла, наконец, палку по размеру!»

И продолжалось это до позднего вечера. Уж солнце закатилось, и только свет многочисленных костров и очагов озарял окровавленных опричников, терзающих последних жертв. А Иван сидел наверху на престоле своем и смотрел вниз на сатанинское воинство свое, и опричники под этим взглядом старались показать свое рвение в измышлении новых зверств и боялись лишь отстать от других в творимых гнусностях. А Иван сидел и смотрел – не уклонится ли кто. Ни один не уклонился. С того дня отвратил Иван свое сердце от опричного братства.