«Это ж надо… такие, зараза, маленькие ручки, а как больно. Уй, бляха! Вот как можно такими пальчиками здорового мужика до слёз довести? Ну, прямо гадюка какая-то!» А о чём думать, когда из тебя нитки тянут? Ну, да! Нитки! Тянут-потянут, вытянуть, вашу маму, не могут!

– Верунь, красота моя, долго ещё? – заискивающе спрашиваю у медсестры, смахивая случайную слезу, пытаясь подхалимажем приблизить конец экзекуции.

– Товарищ майор, не дёргайтесь. Как маленький, ей Богу! На спине один шовчик снять осталось и на бочок, – сердитым голосом ответила пацанка-медсестра, звякая и щёлкая у меня за спиной блестящей нержавейкой.

– На бочок? Верок, в этой позе мы ещё не пробовали, – рисковал быть непонятым я.

Брошенный в сердцах в металлический лоток инструмент означал, что нитки из шва на спине наконец вытащены и можно ворочать офицерское туловище на левый бок. По шву на спине прошлись чем-то приятно прохладным, чуть защипало. Воздух наполнился плотным резковатым запахом, знакомым всем пьющим мужикам.

– Этиловый? – с надеждой косил я глазом в сторону военного медработника.

– Нет. Медицинский, – пискнула Верочка и, недобро улыбнувшись в зеркало над умывальником, начала медленно, миллиметр за миллиметром отклеивать пластырь со шва под правой подмышкой.

– Верка, зарр…

– Всё-всё-всё! Значит, так, Александр Васильич, боковой ещё лечим. Даже Михал Саныча звать не буду. Обрабатываю и заклеиваю, – склонившись над офицерским телом, бубнила Верочка, то и дело запахивая халатик на груди, успевая при этом с интересом поглядывать в зеркало. Смотрю – не смотрю?

А на что там смотреть? Пусть салаги-первогодки смотрят. Нам второй размер не по чину. Но девчонка, конечно, просто молодец, рука лёгкая и без серьёзного повода хирурга не дёргает, много работы на себя перетянула.

– Товарищ майор, через три дня приходите, снимем. Только старайтесь правую сторону не нагружать, не мочить и не потеть, – заклеивая незаживший шов, наставительно вещала медработник среднего звена.

– Ой, Веруська, не знаю! Пообещай тебе, а потом жениться будешь требовать. Слушай, а как у Боцмана дела? Передо мной заходил на перевязку.

– Тю! Да на вашем Боцмане всё как на собаке заживает! Зелёнкой вымазала и выгнала, а то начал мне тут… – насупила носик Верочка, но видно было по зелёным пальчикам, что зелёнку для старшего прапорщика не жалела.

Я уже начал одеваться, когда дверь в перевязочную открылась и ушастая голова санитара в очках и белом чепчике, шмыгнув носом, сказала, обращаясь почему-то к Вере:

– Майора Хмелева к телефону. Срочно. В кабинет главврача.

– Понятно, Семёнов! Не гоняй пыль в процедурной, иди уже, – прикрикнула по-хозяйски сестричка.

Дождавшись исчезновения ушей в очках, я достал из одного кармана куртки банку американской сгущёнки, из второго баночку «Пепси-колы» и поставил на перевязочный столик.

– Та не надо было… – шепнула сестричка, молниеносным движением переместив дары в нижний ящик медицинского шкафа. В шкафу что-то грюкнуло и покатилось… «Боцман расщедрился», – понял я, выходя из перевязочной и, не глядя, ущипнул за что-то Верочку. Мягкая. И тёплая.

Спустился на первый этаж, подошел к двери кабинета главного и, стукнув для приличия кроссовком по косяку, вошел. Хозяина не было, но трубка телефона лежала на столе. Интересно, кто такой терпеливый?

– Майор Хмелев, слушаю вас, – как бы по Уставу представляюсь.

– Санёк, здорова! Как сам? Починили тебя? А я тебя набираю, а дежурный – командир пошёл швы снимать, – жизнерадостно обрушился на мою голову начальник разведки бригады подполковник Белкин.

– Здорова, Белый! А что со мной станется? Ты ж знаешь, на мне как на собаке, – вспомнив Верочку и зелёнку, ответил я.

– Я чего искал-то? В 14-30 жду тебя у себя в штабе. Дело есть, и познакомлю кое с кем интересным. Заодно и пообедаем.

– Есть нигде не есть! Но смотри, я не на диете, – ответил я, предвкушая «штабные разносолы».

С главным разведчиком бригады Вадиком Белкиным мы были однокашниками и дружили ещё с курсантских погон. Вадька всегда был теоретиком. Аналитический склад ума Белого, его скрупулёзно просчитанные и разработанные боевые операции спасли не одну сотню солдатских жизней. Авторитетом он пользовался беспрекословным. На оперативных совещаниях комбриг с начальником штаба во время докладов заглядывали ему в глаза, вернее, в толстые линзы очков. И, если Вадька еле заметно кивал своей умной головой в такт доклада, значит лажи не было, что поднимало настроение у докладчика и повышало доверие к докладу у слушателей. Начальство главного разведчика уважало и берегло. А проверяющие и политотдельцы старались обходить стороной по причине его неуязвимости, острого ума и способности клеить несмываемые клички и прозвища. Как то: «Жопа тараканья», «Говнюк двуногий», «Член партийный» и так далее. Кому как повезёт. И ещё неизвестно, кто кого возьмёт за вымя. Повторюсь, подполковник Белкин – краснодипломник, интеллигент, эрудит, «Отличник боевой и политической подготовки», орденоносец и очки носит. Чуть не забыл! Член партии.

Перед походом в штаб бригады нужно было найти Боцмана. Ну, это было не трудно. Нужно просто идти на бу-бу-бу, бу-бу-бу, ха-ха-ха! В курилке, в окружении перебинтованных, загипсованных, корчащихся при смехе от боли и пошатывающихся от слабости раненых бойцов, стоял, пышущий здоровьем, с жирной зелёной полосой, от уха до уха, по всей морде, Боцман. Что он им рассказывал? Чем цеплял и веселил этих покалеченных мальчишек тридцатилетний дядька – старший прапорщик? В курилке был аншлаг! А бинтованный-перебинтованный зритель всё прибывал… Пришлось немного подождать до логичного окончания анекдота.

Я хорошо знал, что означают такие звонки Белого типа: «…жду тебя у себя…заодно и пообедаем…» Опаздывать было неприлично. Поэтому:

– Старший прапорщик Боцаев, соблаговолите подойти к офицеру!

– Есть, ваш бродь! – веселит перебинтованных Боцман.

– Меня Белкин вызывает. Проводи. Смутные сомнения гложут воспалённый разум, мой верный друг Горацио…

– Не понял, командир…

– Давай на базу, Зверю передай – пусть личный состав взбодрит, оружейку после занятий не опечатывать, выходы из расположения запрещаю. Действуйте, Григорий!

Перед кабинетом подпрыгнул и громко топнул, сбивая рыжую пыль с ботинок. Пробежался пальцами, как по клавишам баяна, по пуговицам куртки. И:

– Прошу разрешения, товарищ…

– Заходи, Сань, заходи, – неофициально пригласило меня официальное лицо, пожимая руку.

Белый жестом пригласил садиться, сам сел напротив, придвинув ко мне стакан и бутылку холодного «Боржоми». С Родины! Ага, щаз! Налью в стакан – это значит, вежливый гость должен что-то оставить в бутылке хозяину. У нас другое воспитание! Открываю зелёную бутылку и пью из горлышка. Газики, пробивая надоевший насморк, пощекотали мозг и шумно вырвались в атмосферу. Прелесть! Вадик отвернулся и беззвучно заржал, но, крутанувшись на кресле, вернул на лицо вежливо-служебное изображение. Открыл ящик стола, достал худенькую папку, а из неё извлёк фотографию карманного формата.

– В центре бородач в белой чалме, обведённый красной пастой. Он очень мне нужен. Живой, – почему-то тихим голосом произнёс подполковник, отобрав у меня бутылку минералки и прикончив её одним глотком.

Фотография, прямо скажем, ещё та была… Наверняка копия с копии, причём не очень удачная. На снимке за столом сидели три человека. Двое были в национальных афганских тряпках, третий – явно европеец. По всей видимости, шли переговоры, европеец был с открытым ртом, видно, вещал что-то.

– И как я его? Тёмная фотка… Лучше нет? Они тут как два брата-близнеца. Одеты одинаково, бороды, носы… – начал дёргаться я. – А это что за перец? Давай всю информацию, начальник!