Ипполит понемногу оправился, сделался весел и при каждом взгляде на ласкового Никанора думал сам про себя: "Что за чудо? Тот ли это человек, который за пять лет пред этим столько мне грозил наказанием?" "Мое правило, - сказал Впрплад, - если что доброе можно сделать скоро, того откладывать не должно. Итак, Ипполит, именем почтенного пана Нпканорм спрашиваю тебя торжественно: так ли ты еще любишь Богомилию, как любил до поездки в землю неверную?" - "Тысячекратно более, - вскричал Ипполит, любовь моя с каждым днем возрастала и продлится до самой вечности". Тут опустил он руки и потупил глаза в землю. Отец, обратись к дочери, спросил:
"Ты что скажешь, моя Богомилия?" - "Я привыкла жить по твоей воле", отвечала она и также потупила прелестные глаза свои. "Итак, Ипполит, продолжал Никанор, - прими мое благословение. Приложи старание, чтобы дочь моя, сделавшись твоею женою, никогда в том не раскаивалась.
Господи боже! благослови их, как я благословляю! удели от собственного моего счастия и сделай их счастливыми!" - Ипполит и Богомилия преклонили пред ним колена и облобызали его руки. Оба старика прослезились, и Вирилад, утирая седые усы, сказал: "Не правда ли, друг Никанор, что нет большего счастия под солнцем, как делать других счастливыми?"
Через неделю торжествовали свадьбу самым пышным образом. Целые шесть дней продолжались пиршества и наконец, по общим законам жизни светской, всем наскучили.
Гости, проживавшие - по обычаю того времени - в доме Никанора, разъехались, и остался один Вирилад, который также начал помышлять о путешествии. Накануне его отъезда, вечером, Никанор сказал Ипполиту: "Любезный зять!
теперь тебе застенничать перед нами не надобно. Я знаю, что ты из Туречины не вывез золота, но и то известно, что воротился не с пустыми руками. Покажи-ка нам ту редкость, за которую пан Вирилад давал двадцать пять тысяч злотых, а ты не соглашался взять и пятидесяти тысяч!"
Ипполит покраснел и потупил глаза. Вирилад, взяв Никанора за руку, с таинственным видом вывел его в другую комнату, где и пробыли около получаса. Наконец Никанор с Вириладом показались. "Ну, Богомилия, - сказал отец, - этот пан сыграл с нами добрую шутку! но так уж тому и быть! Прикажи-ка подать нам добрую сулею волошского; мы хотим провести весело последний день наших праздников". - По его велению было все исполнено.
Теперь остается сказать несколько слов о дальнейшей участи особ, в этой повести действовавших. Итак, было бы известно, что дела Ипполитовы пошли наилучшим порядком. Он был любим женою нежно и постоянно, а Нпканор отдавал ему справедливость за храбрость, за твердый прав и за покорность к себе во всех случаях.
Что касается до пана Ивана, то он, по выходе из спальни его Никанора, Вирилада и Измаила, смеялся над глупою их ревностью и нетерпеливо ожидал возвращения своей возлюбленной, предполагая, что она где-нибудь в ближней комнате скрылась до выхода дерзких посетителей. Соскучась ее медлением, он наскоро оделся, шарил по всему дому, но не тут-то было. Он поднял всех слуг и служанок, начали общими силами искать везде, но нигде не находили. Тут пана Ивана взяла одурь. Он уединился в свою спальню и задумался.
Пока он думает да гадает, скажем, что Лариса, сыграв так удачно назначенную ей ролю, из великолепной спальни пробралась в сад, оделась, взяла под мышку узелок с остальными и сверток со ста злотыми (ибо и их захватить по дороге не забыла) и, перелезши через забор, бросилась на свой хутор, достигла туда благополучно и терпеливо ожидала прибытия домой пана Вирилада, чтобы получить от него остальные двести злотых.
Пан Иван ничего путного не мог придумать. Он толковал нелицемерно, ибо в одну минуту потерять богатую невесту и почти за ничто подлинно для всякого невесело. До него дошел слух о помолвке Ипполита на Богомилии, и он заскрежетал зубами, поклявшись вечною ненавистью ко всем врагам своим, в числе коих теперь только начал считать первым Вирплада. "Так, проклятой шут, - говорил он, стуча рукою по столу, - беспутная Лариса была не что иное, как орудие твоей хитрости, употребленной к моей погибели!"
Не смея появиться в домах Никанора и Вирилада и стыдясь показаться на глаза прочим соседним помещикам, чтобы не навлечь на себя насмешек, пан Иван уединился на свой хутор и предался всем излишествам и распутствам.
Обиженные отцом его дворяне, видя такой беспорядок в делах сына его, со всех сторон бросились с жалобами в полковую канцелярию, требуя возврата имущества, разграбленного Аврамием. В дом пана Ивана присланы нарочные, дабы на месте произвесть исследование; но он и тут не хотел опомниться, да правду сказать - было уж и поздно. Он начал забываться и скоро слег в постелю. Кровь взяла превратное течение, ни один член тела не действовал, как должно, и наконец разрушительный перст смерти коснулся его сердцу, когда оно билось в груди только двадцать семь лет. Таков был конец развратного человека, не злого от природы, но избалованного счастием и излишнею потачкою преступного отца его. Все имение его, приобретенное разного рода неправдами, по определению Войсковой канцелярии, отобрано к прежним владельцам.
Обратимся к Ларисе. В первый раз, когда Вирилад, по окончании свадебных праздников в доме Никанора, осматривал свой хутор, то, навестив Ларису и вручив ей обещанные двести злотых, сказал: "За услугу твою! Если ж ты выберешь жениха по мысли - да кажется давно и пора - то я не поскуплюсь дать приличное приданое". - "Ах, - отвечала Лариса, потупя глаза в землю, - давно уже подбивается ко мне шляхтич Филумен, недалеко отсюда кочующий, ибо его хату не иначе назвать можно, как цыганским шатром, сквозь который пробиваются дожди и ветры. При всем его трудолюбии и умеренности он едва может прокормить себя и одного старого работника с женою. Где ему содержать жену, родившуюся и взросшую в Полтаве, а теперь живущую во всяком довольстве!" - "А если он обзаведется порядочною хатою, - сказал Вирилад, - и в возможности будет пристойно прокормить жену свою, разумеется, неприхотливую, согласишься ли ты выйти за него замуж?" - "О! это дело другое, - отвечала Лариса, перебирая на руках пальцы, - надо же когда-нибудь себя пристроить; мне уже двадцать пять лет!" - "Хорошо ж, сказал Вирилад, - мы об этом подумаем". Они расстались, и в тот же час послан нарочный к Филумену с приглашением пожаловать поутру на другой день к пану Вириладу.
Филумен не знал, что должен думать о такой небывальщине, но как не послушаться знатного, богатого пана? С вечера еще начал он приготовляться, чтобы с подобающею честью предстать на свидание.
Поутру наш шляхтич, облачась в прародительскую одежду различных цветов, побрел к дому Вирилада. Он недолго дожидался в передней; его представили к хозяину, сидящему за завтраком. После некоторых приветствий гость приглашен разделить трапезу, на что охотно и согласился.
По окончании оной Вирилад сказал: "Когда хочешь, чтоб я сделал для тебя некоторую пользу, то будь откровенен со мною, как с духовным отцом. Отчего ты так беден?" - "Беден? у меня каждый день есть хлеб, соль, сировец [Весьма кислый квас. (Примеч. Нарежного.)] и какие хочу огородные овощи". - "Но твоя хата похожа на вершу!" "Ее строил мои прадед, так мудрено ли походить ей даже на сети. Дед мой, конечно, мог бы починить обветшалости, ибо их было немного, но потому, что предварительно уже завещал сыну своему сделать нужные поправки, не хотел того делать; отец мой хотел было приступить к выполнению завещания отцовского, но не мог, так увеличилась ветхость; про меня ж и говорить нечего, мне остается только молить бога о ниспослании возможности построить новую хату, а в противном случае о даровании терпения замерзнуть в старой при первом хорошем морозе". - "Не намерен ли ты жениться?" - "Почему бы и не так! Но какая жена захочет есть один хлеб с солью". - "Но если твоя невеста будет девушка не дурная, разумная, работящая, то я берусь быть сватом и кое-чем наделю вас, так что жена твоя не будет довольствоваться одним хлебом и сировцем". - "Ах! я знаю точно такую девушку, разными знаками объявлено о любви моей, но она, кажется, с намерением меня не понимает, и я не смею ни слова сказать о моих чувствованиях". - "Не Ларисою ли называется эта прелестница? Не на хуторе ли моем живет она?"
