Немцы не спеша загрузили ящики, корзины и мешки на машину, после чего расселись и уехали. С откровенной злобой я проводил глазами машину с гитлеровцами.

«Вот же сволота фашистская! Из-за вас меня крестьяне голыми руками разорвут, стоит только показаться в этой форме им на глаза! И сразу вилами! Два удара – восемь дырок! Мать вашу! Охренеть, как мне весело живется!»

Люди тем временем бросились к сараю и попробовали тушить пламя. С одного угла им удалось его сбить, и они сразу стали разбирать и оттаскивать обгорелые бревна и доски. В толпе радостно закричали, стоило им увидеть, что мужчинам удалось вынести несколько мешков, но только они успели это сделать, как обвалилась прогоревшая крыша. Пламя взлетело чуть ли не до небес, и колхозники отхлынули в разные стороны, но затем снова стали вилами и граблями разгребать и растаскивать бревна, пытаясь спасти то, что еще не сгорело.

«Это надолго, – подумал я, после чего, отломив от буханки кусок, стал с аппетитом жевать, а затем вскрыл ножом банку консервов. За едой продолжал внимательно наблюдать за колхозниками и только поэтому вовремя заметил, как крепенький дедок отозвал одного из подростков, что-то ему сказал, после чего тот быстро зашагал в сторону леса. К тому моменту, как я прикончил тушенку, он добрался до леса. Я сразу двинулся за ним. Подросток быстро шел, но при этом соблюдал осторожность. Несколько раз останавливался, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к лесным звукам. Было видно, что даже в сумерках он легко ориентируется, но при этом было видно, что по лесу толком ходить не умеет. Пару раз оскальзывался, а один раз споткнулся, да так, что только чудом не упал. Когда он в очередной раз резко остановился и стал внимательно вглядываться в полумрак, я понял, что мы пришли к границам партизанского лагеря. Паренек тихонько свистнул пару раз, потом после короткой паузы еще раз свистнул. Раздался легкий шорох, затем негромкий голос спросил:

– Сенька, ты?

– Я, дяденьки. В деревне беда. Дед меня прислал. Немцы приехали…

– Давай сюда, парень. Здесь расскажешь.

Мне незачем было прислушиваться к разговору, и я осторожно стал обходить дозор сбоку, настороженно оглядываясь по сторонам. Что, если у них кроме постов, секреты расставлены? Так оно и оказалось. Партизан, сидевший в секрете, в метрах тридцати от места, шевельнулся, видно повернулся, прислушиваясь к разговору. Вычислив его местонахождение, я подкрался к нему, затем точным ударом в висок отправил его в бессознательное состояние. Аккуратно положив тело на землю, а рядом с ним винтовку, я двинулся в сторону лагеря. Вскоре деревья расступились, и я оказался в партизанском лагере. Землянки. Три деревянных сруба. Чуть дальше поляна, где под навесом кроме грубо сделанных столов и лавок стоял нахохлившийся часовой. Рядом стояла военная полевая кухня. Только я успел все это рассмотреть, как дверь одного из бараков распахнулась, вырезав в темноте светлый прямоугольник. В проеме показался парень, который побежал к одной из землянок. Часовой встрепенулся и перехватил его на бегу вопросом:

– Гришка! Чего там случилось?!

– Да Аховку фашисты разграбили!

– Вот суки фашистские! – с чувством выругался, услышав эту новость, часовой.

Спустя пару минут из землянки, куда нырнул посланец, выскочило два человека, на ходу надевая телогрейки, и быстрым шагом направились к бараку.

«Начальство собирается. Совещаться будут».

Часовой, сонное и скучное существование которого было резко нарушено новостью, вместо того, чтобы по всем правилам нести караульную службу, стал с каким-то настороженным вниманием следить за дверью партизанского штаба и поэтому не заметил, как за его спиной возникла темная фигура. Засунув его под стол, чтобы не сильно бросалось лежащее на земле тело, я подошел к срубу и открыл дверь. Зашел. При свете двух ламп-коптилок, сделанных из латунных гильз, сидело четверо мужчин и парнишка из Аховки. Трое из них сидели за столом, а еще один командир вместе с парнишкой сидел на лавке, стоящей у стены. Все пятеро сейчас таращили на меня удивленные глаза. Перед ними стоял самый настоящий фриц.

– Здравствуйте, товарищи. Послан в ваш партизанский…

– Ты, гад, откуда здесь взялся?! – вскинулся на меня, приподнимаясь с места, плотный, ширококостный мужчина в армейской шинели без знаков различия, перетянутой портупеей, сидевший на лавке, при этом его рука уже расстегивала кобуру.

– Погоди, Мирон Иванович! – перебил его сидевший за столом мужчина в свитере домашней вязки и надетой поверху телогрейке. – Дай человеку сказать!

– Расскажу. Только вы своих часовых смените. В секрете и на внутреннем посту. Не дай бог застудят парни свои мужские достоинства на сырой земле, а потом девушки их любить не будут.

После этих слов меня обожгло сразу несколько злых взглядов.

– Мирон Иванович, распорядись, – отдал приказ командир отряда, продолжая смотреть на меня внимательным и цепким взглядом. – А вы садитесь. У нас с вами, похоже, долгий разговор будет.

Усевшись на лавку, я коротко изложил свою историю, главным козырем в которой был пароль к старосте деревни. Командование отряда, в общих чертах, знало о готовящейся операции, поэтому после короткого разговора-допроса меня довольно вежливо попросили сдать оружие, потом накормили и определили в землянку под охрану.

На следующее утро я снова предстал перед партизанскими командирами. То, что мне сразу вернули оружие, говорило о том, что моя личность полностью подтверждена нашим командованием, после чего сразу пошел разговор о деле, при этом теперь для партизан я был товарищем Константином, человеком из Москвы. Стоило мне это услышать, как сразу понял, что там, за линией фронта, считают сложившуюся ситуацию прямо по пословице. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Меня решили использовать по полной программе, полностью возложив на меня всю ответственность. Мне это не понравилось, но ничего сказать я не успел, как мне в руки сунули бумагу.

– Товарищ Константин. Вот, возьмите радиограмму. Это то, что мы получили ночью из центра. Прочитайте.

Смысл текста был прост и незамысловат: захват полковника фон Клюге проведут партизаны, а товарищ Константин отвечает за документы. Головой отвечает. Мне оставалось только покачать этой самой головой. После чего мне сразу подумалось о подписанной мною расписке с расстрельной статьей. Цела бумажка или где-то лежит, втоптанная в грязь? Знать бы наверняка! Уж очень не хотелось иметь дело с секретом особой важности. Уже то, что начальство разом плюнуло на все секретные циркуляры и приказы, в которых определялось отношение к военнослужащим, вышедшим из немецкого плена, говорило о том, что полковник и документы представляют собой важную государственную тайну. Ведь будь по-другому, я должен быть арестован и допрошен в соответствии со всеми положенными инструкциями, и если бы партизанским командирам показалось, что я вру и увиливаю, то меня бы тут и шлепнули бы, как немецкого шпиона. А вместо этого не только не арестовали, но и решили доверить секретные документы! Чудо чудное, диво небывалое! Все это я прокрутил в голове, потом отдал радиограмму.

– Что от меня требуется?

– Место для засады мы уже определили. Людей подобрали. Вы, товарищ, в бой не лезьте. Ваше дело разобраться с документами и пленными, которых мы захватим, – он немного помолчал. – Теперь нам остается только ждать, когда наш человек с немецкого аэродрома знак подаст. Сами видите, уже третьи сутки тучи сплошные над головой висят. Никаких полетов нет. Поэтому пока отдыхайте. Мы вам одежду приготовили.

– Я пойду в немецкой форме.

– Почему? А впрочем, это ваше дело! Людей я предупрежу.

Засаду партизаны приготовили грамотно, со знанием дела, вот только как всегда бывает, неожиданно выплыли детали, которые никакими точными планами и детальными разработками не учтешь. Вместо легкового автомобиля с охраной на дороге оказалась колонна из четырех автомобилей и мотоцикла с пулеметчиком, но хуже всего было то, что одной из машин оказался полугусеничный бронетранспортер с двумя пулеметами.