Я смеюсь в темной комнате, подтягивая колени к груди. Мое сердце начинает биться быстрее. Хихикаю, как школьница. И разве это не хреново?

Он твердо дал мне понять, что мое место среди сотрудников, а затем принес тот сэндвич. Я даже не уверена, что он мне доверяет, и все же Габриэль пишет мне посреди ночи. Возможно, ему одиноко. Или, быть может, он хочет с кем-то перепихнуться. Он не похож на знакомых мне ранее мужчин, так что не могу быть уверена. Но не могу притвориться, что мне не нравится с ним флиртовать, даже если, в конце концов, это ни к чему не приведет.

Я: Твой сарказм пахнет кровью погибших интернов и душами потерянных записей сотрудников.

Солнышко: Ошибочка. Это я ем на завтрак. Держись, Дарлинг.

Я смеюсь, хотя он меня не слышит. Почти могу представить его выражение лица, всегда серьезное, но с этим намеком на морщинки в уголках глаз и полных губ. Эта крошечная улыбка, которую большинство людей даже не заметили. Мир восхищается Габриэлем Скоттом, но он до чертиков много работает, притворяясь, что это не так. Вот как много я уже знаю.

Я: Ох... уже стал ко мне так нежно обращаться?

Солнышко: Это твоя фамилия.

Я: Удобное оправдание.

Солнышко: Законное.

Я: Меня никто никогда не называл по фамилии. Может, мне стоит звать тебя твоей? Ну, Скотти, как зовут тебя все остальные?

Солнышко: Нет.

Я лишь дразню его, так как не хочу называть парня Скотти. Для меня это не его имя. А скорее какого-то незнакомца. Но энергия и сила его ответа вызывает у меня вопрос о том, почему он не хочет, чтобы я использовала это имя, тогда как всё его окружение зовет Габриэля именно так. Большой палец слегка дрожит, пока набираю ответ, принимая более серьезный тон, так как, ну правда, какого хрена я флиртую с главным боссом?

Я: Ну, ты меня поймал. Я, блин, не могу уснуть. Мне придется жить с последствиями.

Внизу экрана моего телефона пляшут маленькие точечки. Они исчезают, затем снова появляются. Интересно, какого черта он пытается написать и стирает текст.

Я почти решаю написать Габриэлю, просто чтобы подтолкнуть его зад к тому, что он там пытается сказать, когда наконец появляется сообщение. И я ахаю. И задыхаюсь. Мое сердце останавливается, а затем снова колотится. Я ничего не вижу. Вот оно, ясное, как день.

Солнышко: Не хочешь приехать?

Что. За. Черт?

Я застываю в шокированном состоянии на добрые несколько минут, потому что он успевает написать кучу неубедительных пояснений.

Солнышко: На чай.

Солнышко: Чтобы тебе легче было уснуть.

Солнышко: Я готовлю вкусный чай.

Он готовит чай? Габриэль у-меня-нет-времени-на-простых-смертных Скотт реально готовит чай? И пьет его? Не трахайте мне мозг, с таким же успехом меня можно назвать балериной.

Он продолжает писать.

Солнышко: Черт. Очевидно, что уснуть не удастся.

Солнышко: Игнорируй приглашение.

Я быстро набираю ответ, выручая беднягу из этой передряги.

Я: Где ты?

Я: Твой дом, в смысле. Где он?

Он молчит. Знаю, стоит там и хмурится на телефон. Вероятно, уже некоторое время. Я сдерживаю еще одну улыбку.

Солнышко: Через несколько кварталов. Могу отправить машину.

Я: Нет. Я пройдусь.

Солнышко: Ты не станешь. Я тебя встречу.

От моей усмешки уже болят щеки. Я выбираюсь из кровати и натягиваю джинсы.

Я: Ладно. Где?

Солнышко: Перед твоим отелем. Через десять минут.

— Это сумасшествие. Сумасшествие, — бормочу я, застегивая джинсы и роясь в чемодане в поисках лифчика и майки. Я не беспокоюсь о свете, как будто это могло бы стать причиной включения моего здравого смысла, и в результате я бы написала Габриэлю забыть обо всем. Потому что, вашу мать, что я творю?

Он и правда хочет приготовить мне чай?

Да. Знаю, хочет. Габриэль говорит то, что имеет в виду. Он приготовит мне чай. Но желает ли большего? Почему он вообще меня пригласил?

— Прекрати думать.

Разговаривать с собой это не к добру. Я надеваю свободную кремовую рубашку с длинным рукавом и натягиваю чаксы.

А затем оказываюсь в лобби до того, как вспоминаю, что не причесалась и не накрасилась.

— Усраться.

Ночной портье бросает на меня такой взгляд, будто я свихнулась, и я натянуто улыбаюсь ему перед тем, как поспешить мимо. В любом случае, нет времени возвращаться в номер, а то могу упустить Габриэля. Он может струсить, если придется подождать.

Мне нравится погода в Лондоне. Плевать, что я единственная в мире, кому она нравится. Прохладно и свежо, и влажность такая, чтобы мои волосы на кончиках закрутились. И черт подери, если на тротуаре нет подмерзшего слоя тумана. В два ночи буднего дня здесь еще и довольно тихо, улицы пустынны.

Моя рука так и чешется от желания сжать камеру. Эта потребность нарастает, когда Габриэль появляется из тени. Его руки засунуты в карманы темных слаксов. Серый кашемировый свитер обтягивает широкие плечи и большие бицепсы. Этот мужчина мог бы продавать лодки в пустыне лишь благодаря своему прекрасному виду.

Он направляется ко мне, слегка опустив подбородок и глядя на меня из-под слегка нахмуренных бровей.

Я почти проглатываю язык.

— Привет, Солнышко.

— Болтушка.

Он останавливается в нескольких футах, и мы глазеем друг на друга. Мое сердце бьётся как метроном. Он окидывает меня взглядом с ног до головы, а затем останавливается на лице. Не знаю, что сказать. Возьми меня прямо сейчас, — вероятно, не покатит. Или даже очень.

Его голос такой низкий и хриплый.

— Не знаю, почему я здесь.

Мне стоит обидеться. Но поскольку он буквально озвучивает мои мысли, не могу бросать в парня камни. Вместо этого я борюсь с улыбкой, тогда как он просто такой недовольный.

— Ты написал, пригласив выпить чая в два ночи, затем предложил забрать меня.

Его губы сжимаются.

— Я не... Я не очень общительный.

Нет, блин.

— И все же мы здесь.

Что-то вспыхивает в его глазах.

— Видимо, так. — Он не двигается. Еще один раздраженный звук вырывается из его горла. — Я, черт возьми, не могу уснуть.

От того, что он обратился ко мне по этой причине, у меня в груди расцветает тепло.

— Так пойдем чем-то займемся.

Он, очевидно, не хочет наслаждаться этим. Его плечи сутулятся под свитером.

— Это не касается секса.

Я смеюсь.

— Надеюсь, что так. Было бы неловко тебя отвергнуть.

Лгунья, лгунья, твои трусики сейчас сгорят.

Его губы изгибаются.

— Извини. Я в этом не силен.

— В заявлении очевидного, Солнышко.

Фыркая, он поворачивает голову, но я вижу, как на его губах появляется и затем исчезает улыбка. После он резко кивает, будто приходит к какому-то решению.

— Пойдем?

Подбородком он указывает в ту сторону, откуда пришел.

Мы идет в тишине, достаточно близко, чтобы наши плечи касались при каждом сделанном шаге. Я не против молчания. Оно дает мне возможность скрыть свои мчащиеся на всех парах мысли.