Эта мысль и другие, ей подобные, мелькнули в голове нашего героя с быстротою молнии за тот краткий промежуток, когда пленный подпоручик Заикин не успел и трех шагов проделать.

И тут снова словно глубокий стон вырвался из груди молодой дамы, и она пошла к нему навстречу.

Узник остановился пораженный, и подобие улыбки озарило его черты. Конвоиры смешались. Авросимов неведомо как очутился рядом с ними в тот самый момент, когда молодой человек и дама сблизились. На груди у Авросимова под шубой шевельнулся английский пистолет. Да что пистолет? У вас бы сердце шевельнулось, когда бы вы там очутились хоть на мгновение.

Что они успели сказать друг другу и успели ли, Авросимов не заметил, но тут же один из конвойных, опамятовавшись, шагнул меж ними, и наш герой увидел ее лицо, полное тоски и отчаяния. Он было бросился к ней, чтобы проучить бедного конвоира, но было поздно. Заикина уже вели к комендантскому дому, и он только и мог, что шею выворачивать, оглядываясь на свою возлюбленную, и кивал ей, кивал… Она же снова стояла неподвижна.

— Не плачьте, сударыня, — сказал наш герой как можно ласковее.

Тут она взглянула на него своими круглыми глазами, в которых не было ни слез, ни скорби, а гордый вызов, один лишь гордый вызов.

— А вы-то кто, чтобы меня утешать? — сказала она. — С чего вы взяли, будто я плачу? — и снова стала глядеть вослед подпоручику, который уже входил в здание.

— Я помогу вам, — сказал он упрямо.

— Мой брат не нуждается в вашем участии.

— Вы прикажите только, — и он стянул шапку с головы. — Вы только прикажите… Как у меня сердце горит, чтобы помочь вам! — и рыжие его космы вспыхнули вдруг, приведя ее в некоторое изумление.

Он вдруг увидел себя в ее глазах. Он стоял в них, большой, без шапки, румяный от молодости и мороза.

Она качнула головой и пошла к воротам крепости.

— Сударыня, — тихо позвал он, — смилуйтесь, сударыня… Я не обманщик.

Она уходила. Тогда наш герой, боясь потерять ее, шагнул следом, но она, видимо, услыхала, как скрипнул снег под ногами, и заторопилась.

Тут-то его, недоумевающего, и застал Павел Бутурлин и потащил в комендантский дом, журя за медлительность, ибо там судьба его, быть может, складывается наипрелестнейшим образом…

— Каким же это? — не понял наш герой.

— А ты иди, иди, Ванюша, — загадочно усмехнулся Бутурлин. — Лови момент, лови момент… Чем это ты угодить-то смог?

В скором времени все это выяснилось, как только ввалился наш герой в комнату, служившую временным кабинетом правителю дел господину Боровкову.

— Ну-с, вот так, значит, — сказал Александр Дмитриевич, — повезут завтра подпоручика Заикина в Малороссию, дабы он указал место сокрытия одного ужасного документа…

В небольшое окно кабинета виднелся крепостной двор, ворота, в которые скрылась сестрица подпоручика, полная тайны и волшебства, хотя могло и так случиться, что она уходить раздумала и вот-вот вернется…

«Вот и опять о подпоручике речь, — подумал наш герой, — судьба мне с ним связанным быть», — и обрадовался при этом.

— …ужасного документа, именуемого «Русскою Правдой», — продолжал меж тем Боровков и при этом странно улыбнулся одними губами. — Я хочу дать вам понять, что вы должны в сем предприятии участвовать тоже, и участвовать вы в нем должны с трезвой головой и с ясным сознанием, проникшись всей ответственностью дела.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие, — сказал наш герой, словно он был и не дворянин вовсе, а так некто, и при этом он снова покосился в окно: а вдруг она появится.

«Истинно судьба, — подумал он. — Вот и мне с ним, с подпоручиком ехать, а он мне как брат».

— Я что имею в виду, — сказал Александр Дмитриевич, снова улыбаясь одними губами и пристально всматриваясь в глаза нашему герою, — вы преотлично грамотны и поможете составить опись найденного и различные донесения, кои могут понадобиться…

Во дворе постепенно темнело, и она не появлялась. Зато множество других печальных женщин передвигалось по двору в надежде на удачу.

— …Начальником команды вашей будет ротмистр Слепцов, — сказал Боровков. — Поедете затемно, втайне. Я что имею в виду: преступника ублажать не следует, но и не игнорируйте, ежели он почему-либо упираться станет, смягчите его, смягчите.

«Не старый еще, — подумал наш герой о Боровкове, — а в каких правах!»

— Вот как повезло тебе, Ванюша, — сказал, усмехаясь, Бутурлин, когда они вышли. — Какое тебе доверие.

Голова у Авросимова слегка кружилась, и усмешка Бутурлина пришлась ему не очень по душе. Да и времени теперь до отъезда оставалось совсем ничего. Но не успел он в своей канцелярии как следует позаниматься перепискою бумаг, как совсем завечерело и его снова кликнули к Александру Дмитриевичу.

Боровков встретил его своей редкой ускользающей улыбкой, которая загоралась и тут же гасла, словно ее и не было, и при этом была столь слаба, что думалось: а улыбка ли это? А может, вовсе и не улыбка, а подергивание губ?

— Ну-с, — сказал Боровков, — я вот что хотел уточнить с вами, любезный, — и он улыбнулся, — что же это вы, любезный, упустили из фразы важное слово? Гляньте-ко, гляньте-ко, было «злонамеренное тайное общество», а у вас — просто «тайное общество»? Позабыли-с?

— Виноват, — пролепетал наш герой, — и точно позабыл, виноват…

— Не винитесь, не винитесь, сударь, это я вам в острастку говорю… Не дай бог, — и он улыбнулся, — попадет сия ошибка на глаза членам Комитета!.. Хорошо еще, что одна. Не так ли, сударь?

За окном уже было темно, только несколько фонарей помаргивали, ничего вокруг не освещая.

— Верю, — сказал Александр Дмитриевич, — что это недоразумение, — и снова улыбнулся. — А я листаю ваши бумаги, листаю, глядь — пропуск. Я весь потом, сударь, за вас покрылся. Ведь не предлог пропущен бесполезный или какое-нибудь там междометие… нет, характеристика, сударь. Представляете, что могло бы выйти?

— Представляю, — прохрипел наш герой.

— Уж тут я начал поспешно так искать, нет ли второй ошибки подобной. Ведь ежели одна, она и есть ошибка, а коли две да одинаковых? Это ведь уже система, сударь, — и он улыбнулся. — Пособничество в укрытии злого умысла…

— Одна, одна, — сказал Авросимов.

— Одна ошибочка, одна, — согласно закивал головой Боровков. — И вот я листаю, и что же вы, сударь, думаете? Вот глядите-ко, глядите-ко, где допрашиваемый свидетель капитан Майборода Аркадий Иванович определенно высказывает, что, мол, заговор, вот глядите-ко, глядите-ко, его рукою написано: «Сие ужасное скопище заговорщиков», а у вас? «Заговорщики» и только. Пропало отношение, пропало…

— Дозвольте я исправлю, — сказал наш герой, холодея.

«Как же это я допустил?!» — подумал он с ужасом, протягивая руку к перу.

— Я сам исправлю, — улыбнулся Боровков и, взяв перо, понес его к листу, но не донес и отложил на прежнее место.

— Позвольте мне, милостивый государь. Черт попутал…

— А я уже исправил. Вот так хорошо будет.

— Да как же так? — удивился Авросимов. — Вы же и не вписывали ничего!

— Нет, вписал, — сказал Александр Дмитриевич и долго глядел в глаза Авросимову. — Вписал… — и улыбнулся, словно наслаждаясь страхом нашего героя.

Так они молча смотрели друг на друга. То есть Александр Дмитриевич смотрел, а Авросимов подставлял ему под взгляд то щеку, то другую, то лоб.

— Я что имел в виду, — сказал Боровков, — а может, и не нужны эти словесные украшательства? Следствие — акт серьезный, сударь. — И он улыбнулся. — Вы сие отвергли, а в этом есть резон. Вы отвергли сознательно? Сознательно. Вы не эмоциями руководствовались. А ведь эмоции нас могут закружить да не туда завесть, сбить с толку. Поняли вы меня?

— Нет, — выдохнул Авросимов.

— Да вы поняли, поняли…

— Нет, нисколечки…

— Я что имею в виду, — сказал Боровков терпеливо, — а именно вашу честь и будущность…

— Виноват, — сказал Авросимов.

— Да я не виню вас. Ежели это сознательно, то это одно, а ежели по глупости, то совсем и другое. — И он улыбнулся.