После ухода вестников в гриднице еще долго стоял шум.

– А мы не то ли говорили? – встал с места Честонег, едва те четверо вышли. – Прознали по всем землям, что мы без князя…

– Я не позволю смотреть на меня как на дитя! – возмущенно воскликнул Святослав, перебивая его. – Я уже древлянам показал: я русский князь, хоть и молод, и всякий, кто пойдет против меня, сильно об этом пожалеет!

– Древляне Ингоря не убоялись, а нынче, когда у нас на столе жена и отрок, и дреговичи за ними потянулись! Ждите, всякий пес теперь на нас зубы оскалит!

– Это не наши земли! – напомнил Асмунд. – Благожит нам дани не дает.

– Теперь будет давать! – крикнул Святослав. – Теперь он на коленях приползет, пес лживый, в зубах принесет все, что у него только есть, даже детей своих! Он мне заплатит за такую подлость! За убийство моих людей!

– Мы еще толком не знаем, что произошло! – Мистина возвысил голос, чтобы перекричать возмущенный гул. – Может, не все убиты, кто-то в плену. Может, Благожит сам пришлет к нам.

– Да это что же сотворить надо, чтобы пятьдесят человек без разговоров в отместку вырезали? – восклицал Себенег.

– Всех местных баб перевалять, – шепнул его сын Ильмет.

– И скотину в придачу! – хмыкнул Лют.

– Да Перезван небось дров наломал, а признать не хотел! – ворчал Честонег.

– Пусть только Благожит здесь покажется! – негодовал Святослав. – Я прикажу его послов зарубить! Не будет никаких переговоров, пока он нам не отдаст своих пятьдесят человек за моих!

– Но это может быть вовсе не Благожит! – напомнила Эльга, чувствуя, что своей местью за мужа – в те дни необходимой, – преподала сыну не очень-то добрый урок. – А окрестные весняки. Парни не говорят, но у них ведь могла выйти какая-то ссора!

Эльга с трудом держала себя в руках. Ее трясло от негодования, гнева и боли. Среди бояр, да и простых киян не первый месяц ходили разговоры, что-де без мужа на киевском столе развалится вся держава. Она стремилась показать, что справится сама – она и Святослав. Так неужели недоброжелатели ее были правы, а она – ошибалась? Неужели многовато взяла на себя, высоковато взмостилась? И даже миролюбивые дреговичи сочли, что в Киеве некому держать меч?

Мечей-то у нее в достатке. Но держава стоит на удаче своего господина…

– Они кричали «Хотимир!», – напомнил Асмунд. – А Хотимир был Благожитов пращур.

– Он вовсе не хотел воевать! Вы же сами с ним виделись зимой близ Припяти: когда вы шли к Искоростеню, Благожит сам приехал и уверял в дружбе, лишь бы не трогали его земель!

– Он мог испугаться, видя, что сталось с Деревами. И подумал, что назавтра придет его черед.

– Непременно придет! – поддержал кормильца Святослав.

– Испугался и полез в драку? – не поверила Эльга.

– Как раз так и есть. Кто боится, от того жди беды.

– Мы им этого не спустим! Сейчас же пойдем туда и покажем им, как разорять мои городцы и убивать моих людей, да? – Святослав с вызовом взглянул на мать, потом на Асмунда. – Я требую! Боги требуют воздавать…

– Святша, погоди! – Эльга положила руку ему на плечо. – Сперва нужно выяснить, что произошло и почему. Мы не должны очертя голову ввязываться в драку еще и с Благожитом, когда едва усмирили древлян!

– Если он напал на моих людей, я должен ответить! Может, ты, женщина, не понимаешь…

– Я понимаю! – Эльга вдруг встала во весь рост перед престолом: Святослав невольно тоже встал, но так ему пришлось смотреть на нее немного снизу вверх – он быстро догонял мать ростом, но еще не обогнал. – Я понимаю, что такое месть! – с нажимом напомнила Эльга, и все разом вспомнили, как она отомстила за смерть мужа – очень быстро и очень жестоко. – Никому, пусть он хоть трижды мужчина, не придется меня учить! Но ты забыл: только трус мстит сразу, будто боится, что решимость его остынет и робость вытеснит сознание долга. А твой долг – беречь и укреплять землю Русскую. Простой муж заботится о своей чести – у него ничего дороже нет. Дед твой мог заботиться только о славе рода. Но ты – владыка огромной державы меж двух морей. Судьба вручила тебе столько земель, сколько было лишь у кагана аварского. Ты не можешь, не имеешь права очертя голову лезть во всякую драку, пусть даже задета твоя честь. Перед благом нашей державы и этот городец, и твоя обида – мелочь, прах! И никто не возьмется за оружие, пока мы с дружиной не обдумаем как следует все это дело и не поймем, в чем истинное благо нашей державы.

Все молчали, будто расшалившиеся дети, которых пристыдила строгая хозяйка. Каждый из мужчин, от старого Кари Щепки до юного Святослава, с детства знал, что такое честь и какими средствами ее защищают. Но Эльга требовала чего-то иного – чтобы князь отделял честь державы от своей мужской чести и ставил благо державы на первое место. Это шло вразрез с привычными представлениями дружины, которые вполне успел усвоить Святослав. Эльга была душой этой державы и требовала заботы о ней.

– Мы обдумаем это дело, – уверенно произнес Мистина среди общей тишины. – Благо земли Русской требует защитить ее честь, и мы сделаем это. Но хорошая месть должна быть подготовлена как следует. Княже, как быстро ты сможешь поднять твою гридьбу?

– Я сейчас пойду и займусь этим, – Святослав шагнул с возвышения и взглянул на Асмунда. – Моя решимость не остынет… ни за сколько дней, – он бросил отчасти вызывающий взгляд на мать. – Я знаю мой долг как мужчины… и я не отступлю от него, скорее умру!

Эльга ушла к себе в избу, бояре разошлись, на ходу обсуждая новости. Мистина помедлил в гриднице, прикидывая, не позвать ли снова Перезвановых отроков или все же дать им как следует отдохнуть и собраться с мыслями. Ему еще о многом хотелось с ними побеседовать. Но тут вошла Черень, служанка Эльги, и молча ему поклонилась. Сердце стукнуло: при виде этого знака, столь желанного и так хорошо ему знакомого в былые годы, волнение едва не вытеснило тревожные мысли.

Когда он вошел, Эльга сидела, уронив руки, и даже не подняла глаза. Мистина неспешно приблизился. Остановился, но она продолжала сидеть опустив голову. Сейчас ей, разбитой пришедшим известием, отчаянно требовалась опора, и никто иной не мог ей дать ее, но даже с Мистиной она не сразу решилась заговорить. Лишь почувствовав, что он готов сделать последние два шага и обнять ее, она подняла взгляд. И при виде смятения на ее лице Мистина замер, будто натолкнулся на черту зачарованного круга.

– Это что же… – тихо начала она – совсем не таким голосом, каким только что в гриднице усмирила возмущение сына, – снова меня мое проклятие достало? Я уж думала – все, заплатила я свою дань… Ингвар… Уты я чуть не лишилась, детей ваших… Предслава едва не погибла… и ты! Только я думала, все наладилось, будет у нас мир и согласие! Так нет же, опять нам на кривое веретено напряли! Что же это такое? Какие жертвы приносить, какому богу?

Редко когда Мистина не знал, что сказать. Но сейчас понимал, каким ударом разорение Перезванца стало для Эльги, и не мог подобрать слов для утешения.

И это было не просто горе. Не просто обида, требующая отмщения. Это снова была опасность для державы – признак слабости владык, грозящий всеобщим раздором и развалом.

– Неужели Благожит и впрямь решил, что мы со Святшей не удержимся на столе и ему можно попытаться откусить себе кусок? Что мы не постоим за свои земли?

– Если и решил, то сильно ошибся, и скоро он узнает об этом, – заверил Мистина. – Мы быстро с его удалью покончим.

– А с ненавистью и страхом? Вы мне говорили – напуганные люди опасны. Но мы не причиняли дреговичам никакого вреда! Зачем они это сделали – ты мне можешь объяснить? – Эльга взглянула на него почти с мольбой.

– Пока нет, – был вынужден признать Мистина. – Я не вещун.

– Ладно бы древляне, ладно бы уличи опять отказались дань давать. Или Етон передумал и ряд разорвал. Но дреговичи, их Благожит миролюбивый! Он вот зимой уверял, что не пойдет против Киева, и лишь просил не трогать его волости на Припяти! – Эльга встала и всплеснула руками. – Неужто обманул, прикинулся овечкой? Асмунда провел, Тородда, всех других? Просил мира, а потом, и полугода не прошло, взял да и вырезал наш городец? Чем им помешал Перезван?