— Где фонарь? — приказным тоном обратился он к своим спутникам и протянул руку.
Один из них услужливо отдал мужчине в плаще керосиновую лампу, зажженную за долю секунды. Жар от света обжег онемевшие пальцы, но боль была приятной, почти неощутимой. Выставив лампу перед собой, мужчина двинулся вперед, уже без сомнения в каждом движении. Ноги откапывали утонувшую в метели тропу, унося троих мужчин все дальше и дальше от городских огней. Лампа нарисовала впереди силуэты множества склепов, что выстроились в целую шеренгу, прижавшись друг к другу, как испуганные котята. Одиноких могил было гораздо больше, но многие из них исчезли под снегом, оставив в поле зрения лишь самые высокие надгробия. Часть захоронений все же оказалась очищена от сугробов и была украшена цветами и не успевшими потухнуть ритуальными лампадами.
Двое мужчин сжимали в руках лопаты, массивные, почти вдвое больше, чем они сами. Из-за них они покачивались, как пингвины, что выглядело комично, особенно на фоне кладбищенского пейзажа. Мужчина в плаще же шел слишком идеально, почти по-царски, с высоко поднятой головой. Его плащ принял образ орлиных крыльев: взмыл вверх от порывов пронизывающего ветра и не смел опускаться ни на минуту. Этот человек знал, куда нужно идти, его глаза чувствовали, что нужное место уже рядом, едва ли не у самих ног. И чутье этого мужчину не подвело. Керосиновая лампа облила светом скромно стоявшее в стороне ото всех усопших надгробие, которое было чуть меньше остальных, но мраморная плита, так или иначе, поражала своими размерами.
— Себастьян! — позвал один из носатых мужчин и вонзил свою лопату в сугроб. — Долго еще? Ты знаешь, куда следует идти?
— Это здесь, — Себастьян улыбнулся и приблизился к найденной могиле почти вплотную.
Он очистил имя покоящегося здесь человека ладонью и, приблизив брови друг к другу, прочитал: «Эрван Джефф. Родился 14 апреля 1899 года — Умер 20 декабря 1919 года». Глаза скользнули вниз и заметили разбросанные повсюду потухшие лампады, часть из которых разбилась при ударе о твердую землю. Себастьян с печалью понурил голову, вспомнив о том, как он видел свет от этих свечей в последний раз. Тогда они заставили сверкать зрачки Татьяны, влажные от слез. Он на какое-то время закрыл глаза и постарался нарисовать облик девушки в голове более отчетливее. Этот нежный голос, большие, как полная луна, глаза, длинные шелковистые волосы цвета спелой вишни. Она вновь стояла перед ним, виновато взирала на его морщинистое лицо, а пухлые губы пытались выразить некую мысль, но в конце концов их уголки вздернулись кверху и там и остались. Вернувшись в действительность, Себастьян обернулся и увидел своих компаньонов, что уже не были в силах терпеть поцелуи разыгравшейся метели.
— Копайте здесь, — повелел он и отошел чуть в сторону.
Те облегченно вздохнули, потерли ладони друг о друга и вонзили свои лопаты в землю около надгробия. Сначала в воздух полетел снег, ветер пытался вернуть его обратно в могилу, но ритмичные движения копателей оказались проворнее стихи, и через пару минут показалась черная поверхность земли. После этого движения мужчин стали осторожнее. То, что находится ниже, не потерпит того, что чья-то лопата с громким хрустом вонзится в него. Земли было много, и она не имела конца. Кучи почвы забрызгали снежную перину. Себастьян следил за каждым движением копателем, любой взмах лопаты был в зоне его глаз. Если ему казалось, что движения мужчин стали слишком быстрыми или наоборот слишком медленным, он тут же их останавливал. Он безумно боялся повредить то, что лежало на глубине нескольких метров. И его напряженность это лишь подтверждала.
Копатели проваливались все ниже и ниже, вскоре из головы погрузились в глубокую яму, и уже ни один зритель издалека не сумеет обнаружить их. Все, что он увидит, будут летающие по воздуху кучи земли. Через некоторое время лопаты вонзились во что-то твердое, затем последовал глухой стук. Мужчины стали расчищать находку руками. Свет керосиновой лампы осветил потерявшую прочность крышку гроба, которая из-за удара лопаты треснула и впустила в жилище покойника окаменевшую почку.
— Стойте! — нервно крикнул Себастьян, и его руки задрожали синхронно с голосом.
Мужчина осторожно спустился в яму и стал помогать своим спутникам очищать крышку гроба. Все это время он сжимал в руке лампу, будто страшился пропустить даже самую крошечную деталь этого деревянного объекта.
— Откройте, — прошептал он и завороженно отошел чуть назад.
Копатели кивнули и с помощью лопат стали поднимать крышку гроба, та не желала слушаться, скрипела, покрывалась новыми трещинами. Но, в конце концов, сдалась. Гвозди вылетели наружу, и крышка откинулась в сторону, приземлившись с глухим криком.
Себастьян подошел чуть ближе и тут же с ужасом на лице отпрянул, когда ему удалось отчетливо рассмотреть то, что лежало внутри. Копатели присоединились к его напуганному состоянию и с отвращением отдалились от места раскопок, один даже вылез из ямы, не в силах стоять так близко к открытом гробу. В нос ударил ядовитый мятный аромат, настолько сильный и объемный, что все присутствующие были сломлены надрывным кашлем, который на какое-то время лишил чувств и выбросил из реальности.
Свет фонаря осветил гладкую кожу покойника, белую, с набухшими темно-фиолетовыми венами, ее покрывала некая вязкая жидкость, которая неторопливо стекала вниз и образовала под телом целую ванну. В зловонной воде бултыхались многочисленные насекомые, почти все оказались мертвы, но ни один из них, судя по всему, по-настоящему так и не притронулся к телу. Одежда мертвеца — праздничный смокинг с крупным галстуком вокруг шеи, — сильно износилась, стала тоньше и едва не рассыпалась на части. А вот само тело пребывало в поразительно идеальном состоянии. Молодой человек мирно спал и ничуть не шелохнулся, когда его покой был нарушен тремя мужчинами с двумя лопатами.
Себастьян немного вышел из состояния шока и насильно заставил себя приблизиться к Эрвану. Он поднес фонарь к лицу парня и с глазами, в которых читалось одно лишь неверие, начал водить источником света из стороны в сторону. Себастьян был готов поклясться, что слышал дыхание усопшего, видел, как кровь пульсировала в выступавших венах. Но то, что сейчас происходило, не имело шансов на свое существование. Детектив отказывался в это верить, даже сейчас, когда все это происходило прямо у кончика его носа.
Он прижал руку к лицу и оглушительно выкрикнул, а затем разрыдался навзрыд. Себастьян не знал, что с ним происходило после увиденного, что вызвало такой поток нестабильных эмоций. Он просто боялся, боялся так, как никогда.
Мартовский воздух провонял землей и сточными водами, но это делало его немыслимо желанным, каждый новый вдох становился глотком элитного вина, раскрывался постепенно, рисуя все новые и новые контуры в глубинах сознания. Доносился щебет вернувшихся птиц, они сидели на позеленевших из-за мха и плесени выступах под окнами католического собора и наблюдали за множеством людей внизу, что-то оживленно обсуждали, с любопытством переглядывались, иногда меняли место сидения и перепрыгивали на другой выступ, где обзор казался им более обширным. Огромное здание отбрасывало массивную тень, едва ли не полностью закрывало своим многоугольным силуэтом стремившееся к закату небо, что создавало иллюзию пасмурной погоды.
На чахлом газоне, присыпанном кучками расплавленного снега, расположились три надгробных плиты, все одинакового размера и формы. Они имели закругленные углы и издалека казались почти что овальными, но вблизи открывалась нижняя часть с более грубыми формами, приближенными к традиционному квадрату.
Подул ветер, холодный, все еще зимний, поднял над землей подолы плащей группы мужчин, что стояли с хмурыми ликами подле свежих могил. В центре возвышался Эрван, стоял почти у самого края вырытой ямы, опустил острый подбородок, а в руках сжимал несколько гвоздик белого цвета. Повернув голову в сторону, он изучил два остальных захоронения. Тела в них уже были скрыты под землей, земля успела высохнуть, а надгробия обзавелись первой пылью и трещинами. Никто не смотрел на них, ни чьи глаза не плакали, глядя на вырезанные изящным шрифтом имена. Все человеческое внимание устремилось на третью мраморную плиту, совсем молодую, не знавшую ветра и дождя. В яме лежала коробочка, оббитая бархатом. В центре крышки сверкал в лучах вечернего солнца католический крест.
