Где же Рыбаченко? На работе нет, у родителей нет, дома — тоже нет…

Капитан спустился с крыльца и, приподнявшись на цыпочки, заглянул в окно. За занавесками виднелась темная прихожая. Прямо напротив окна жались к стене старая газовая плита и мойка с грудой тарелок. Внутри явно никого не было.

Капитан двинулся в обход. Запустение царило повсюду. Если бы не асфальтовый «воротник» вокруг строения, пройти было бы и вовсе невозможно.

За домом обнаружился сад, старый и столь же неухоженный. Кустарник разросся, подчас совершенно закрывая собой влажные небеленые стволы. Забор, тянувшийся по периметру участка, терялся за этой унылой растительностью, и было непонятно, что расположено за ним — дома соседей или такие же тоскливые заросли.

Сквира заглядывал в окна, но ничего, кроме скудной обстановки, через пыльные стекла не видел. Возвратившись к двери, он вновь постучал, уже не надеясь, что ему откроют. Потом вздохнул и стал выписывать повестку.

Володимир, центр города, 19:15.

Двери автобуса закрылись, и улица в его огромных окнах поплыла назад. Колесо сразу же провалилось в яму, пассажиров тряхнуло, и Сквира схватился за поручень.

— …Потом я заскочил к Генке Рыбаченко, — говорил Василь Тарасович. — Там глухо — хата закрыта, в окнах темно, тачки нет. Ваша повестка в двери торчит…

— И Марта Фаддеевна как в воду канула… — задумчиво пробормотал Сквира. — Целый день звоню.

Девочка лет десяти протиснулась к автомату, бросила пятак в приемную щель, нажала на рычаг и оторвала выползший из железных внутренностей билет. Потом, больно упершись локтями в живот капитану, развернулась и полезла через толпу назад.

— В комиссионках ничего, в сберкассе ничего… — продолжил размышлять Сквира. Он отвлекся, выбил для кого-то билет и снова пригнулся к лейтенанту: — Вот что, направьте-ка запрос в ОБХСС. Пусть проверят кирпичный завод.

Автобус притормозил немного на перекрестке, лениво проехал еще десяток метров и нырнул в небольшой карман в тротуаре.

— Детский сад, — объявил водитель.

Раздвижные двери распахнулись, из них хлынула толпа.

— Все никак у меня монета из головы не идет, — заговорил Козинец. — Одно дело — на рисунке ее разглядывать, другое — в руках держать. Есть в ней что-то совершенно необъяснимое, странное… Я тут вот что подумал: может, стоит поискать место последних раскопок Ревы? За ним там следили. И монету он там нашел…

Сквира криво усмехнулся. Не хочет милиция понять, что их советы КГБ не нужны.

Лейтенант посмотрел в окно и вдруг ринулся к задней двери.

— Наша остановка!

В автобус уже заходили новые пассажиры. Козинец, расталкивая их, прокладывал себе дорогу. Сквира протискивался следом.

— Осторожно, двери закрываются, — равнодушно объявил водитель.

Василь Тарасович, совсем уж бесцеремонно распихав людей, в отчаянном рывке достиг дверей и соскочил на тротуар. Сквира протиснулся в образовавшуюся щель и приземлился рядом. Двери захлопнулись, и автобус, выпустив струю густого дизельного дыма, медленно пополз дальше…

По обе стороны улицы тянулись пятиэтажки со множеством светящихся окон. Прямо перед сыщиками сверкали витринами гастроном и длинный магазин электротехники. Сквозь стекла были видны покупатели, перебиравшие музыкальные пластинки.

Свет из витрин освещал торчавшую посреди тротуара водяную колонку, от нее к дороге тянулась влажная полоса. Где-то в глубинах этого микрорайона должны были прятаться частные дома, для которых ее здесь при застройке и оставили.

Сквира и Козинец пересекли проезжую часть, обошли стоявшую на углу бочку с квасом и, перепрыгивая через разломы в асфальте, направились к виднеющейся впереди длинной пятиэтажке из белого кирпича.

Дом был довольно новый, но жильцы уже успели разбить перед ним с десяток огородиков с цветами, картошкой и зеленью. Забор отделял посадки от детского садика.

Северин Мирославович и Василь Тарасович взбежали по ступенькам подъезда. Лифта, конечно, здесь не было и быть не могло. Пришлось подниматься пешком.

Дверь им открыла молодая женщина в переднике, повязанном поверх халата.

— Иван Михайлович Гедзь дома? — спросил лейтенант.

— Да. А вы кто?

Сквира покосился на погоны Козинца, но все же достал удостоверение.

— Проходите, — неуверенно пригласила женщина. — Папа телевизор смотрит.

Они сняли в прихожей туфли и по тканевым дорожкам прошли в комнату. Навстречу с дивана поднялся пожилой мужчина в домашних брюках и майке.

— Иван Михайлович? — уточнил капитан, показывая и ему свое удостоверение.

— Он самый, — кивнул мужчина. — Наш Артурчик что-то натворил?

В кресле перед цветным телевизором сидел подросток лет четырнадцати. Услышав свое имя, он с любопытством оглянулся, при этом всем своим видом демонстрируя независимость и самодостаточность. Заметив на одном из пришедших милицейскую форму, быстро перевел глаза на экран, но все же через секунду вновь покосился на Козинца. В руках мальчишка вертел новомодный пластиковый кубик, состоявший из множества разноцветных кубиков поменьше. Одну его грань он уже сложил.

— Мы по поводу Ревы.

Иван Михайлович с грустью вздохнул и указал на стулья, стоявшие вокруг стола в центре комнаты. Сам опустился на диван.

— Вы когда его видели в последний раз? — спросил Сквира, садясь.

— Позавчера. На дне рождения Часныка. Это преподаватель нашего ПТУ.

— Да, мы знакомы с Алексеем Тимофеевичем…

Козинец подошел к Артуру и тихо с ним о чем-то заговорил. Потом пододвинул свой стул поближе и начал что-то показывать пальцем на пластиковом кубике. Сквиру это задело — лейтенант, похоже, помогать ему не собирался. Несколько раздраженно он продолжил расспросы:

— А Реву вы насколько хорошо знали?

— Да неплохо. Часто встречал его у Часныка. И по делам виделись — кирпичный завод берет на работу наших выпускников. Иногда говорили с Ревой об истории…

— Орест Петрович любил все украинское?

— Все украинское? — не понял Иван Михайлович.

— Язык, культуру, героев…

— Шевченко, что ли? — хмыкнул Гедзь. — Никогда не слышал от него о Шевченко. Вот порассуждать о том, куда девался младший сын  князя Владимира Крестителя, он мог. Судя по рассказам Ревы, это была весьма таинственная история. А про Шевченко… Нет, Реву интересовало лишь то, что происходило очень давно…

В комнату вошла открывшая им дверь женщина. В руках у нее был поднос со стаканами и пузатым графином с прозрачной жидкостью светло-коричневого цвета.

— Чайный гриб, — пояснила она, опуская поднос на стол перед Сквирой.

— Спасибо, — приятно удивленный, капитан одним глотком выпил полстакана кисловатой жидкости. Напиток освежал.

Женщина улыбнулась, потом достала тарелки из серванта и унесла их на кухню. Оттуда донеслись шум льющейся воды и звяканье.

Подросток в кресле вдруг рассмеялся. Кубик был уже у Козинца, и Василь Тарасович крутил его с завидной энергией, хотя, похоже, безуспешно.

— Каким вам показался Рева во время вашей последней встречи?

— Каким? — Иван Михайлович задумался. — Сначала все нормально было. Пришел в хорошем настроении. Говорили о нынешней молодежи. У нас в ПТУ всякие истории бывают. И в Доме пионеров, я так понял, тоже. Пока обсуждали, хорошее настроение Ореста Петровича улетучилось. Но разговаривали нормально. А потом он вдруг в лице переменился, вскочил и убежал. Прямо со дня рождения убежал. Говорят, домой к себе…

— А почему? — нетерпеливо спросил Северин Мирославович. — Что случилось? Кто-то что-то ему сказал? Или, может, позвонили ему? Записку передали?

— Нет, ничего такого, — развел руками Гедзь. — Просто убежал. Так мы и не поняли, что произошло. Да мы в тот момент и не знали, что он домой пошел. Я, например, решил, что просто на площадку вышел — успокоиться, воздухом подышать. Думал, он минут через десять вернется…

В комнате опять появилась дочка хозяина. Она расстелила на столе скатерть и стала расставлять тарелки.