– Ну, ты чего? И вправду отцу с матерью ничего не скажешь? – начал мучить её внутренний голос. – А вдруг это правда? И сон предупреждает тебя?!

– Скажу… – нахмурилась Белава. И тихо прошептала. – Отцу скажу… Зачем матушку тревожить?

Заглянув в окно и увидев красный рассвет, ещё больше встревожилась и прошептала. – Ой, не к добру приснился мне этот сон!

Между тем, небо на горизонте толстой красной полосой ограждало светло-оранжевую часть, никак не хотело уступить небольшим полоскам света, веером выбивавшихся из-за тёмных туч.

– Ой, не к добру приснился мне этот сон! – снова повторила про себя Белава, протирая кулаком свои глаза.

Умывши глаза и лицо холодной водой из кадки, она взяла другую кадку в руку и вышла босая на улицу из дома. Набрав воды из колодца в обе кадки, она зашла в специально отведённый угол дома, чтобы никто её не видел, и резким движением рук скинула ночнушку. Оставшись голой, вылила всю холодную воду из кадки прямо на себя…

– Ну, ты чо, совсем оборзела? – внутренний голос, дрожа от холода, попытался привести её в чувство. Но это, как ни удивительно, произвело обратный эффект: перестав дрожать, Белава хитро усмехнулась. – А я ещё разок тебя повеселю!

И вылила на себя вторую кадку. Крякнув от удовольствия и от того, что поборола себя, Белава начала растираться полотенцем. Сначала было вытерто не совсем белое лицо, а потом и умеренно-белокурые волосы с рыжеватым отливом. В свои восемнадцать лет Белава была достаточно высока ростом и пропорционально сложена. Зная это, она не торопилась одеваться, растирая своё крепкое тело полотенцем.

– И что, опять наденешь брюки и длинную рубаху, как мужик? – это внутренний голос решил её хоть за что-нибудь зацепить, хотя прекрасно знал, что почти все девушки данного поселения одевались в мужские брюки и длинную рубаху, подпоясывая её верёвкой, как мужчины. Лишь по особым праздникам им разрешалось носить длинное платье для красоты. И то сказать: платья эти были белого цвета, но украшались красными вышивками, бисерными обшивками на груди, рукавах и подоле, бусами, пуговицами. А шились они из доморощенного льна или шерсти.

Хмыкнув, Белава кивнула головой в знак согласия и пошла в сени за кадками для молока от коровы и коз – это была её прямая обязанность после подъёма. Соответственно, подъём нужно было делать не позже рассвета…

Подоив корову и коз, она отнесла молоко на кухню, где уже трудилась мать, которая приветливо кивнула ей головой. – Поставь, Белавушка, кадки на скамейку! Я займусь ими, как освобожусь…

Белава, поставив кадки на широкую скамейку, поклонилась ей и вышла: она знала, что до завтрака ещё есть ещё некоторое время.

Во дворе, посмотрев на отца, который в конюшне чистил одного из трёх своих коней и приветливо махнул ей рукой, она в глубоком поклоне приветствовала его. При этом волосы предательски свалились вниз, напоминая ей о том, что их пришла пора заплести в косу. Поскольку брата во дворе не было, она решила, что на этот раз отец не отправит её на зарядку.

– Доченька, Белавушка… – что-то в ласковом голосе отца насторожило её и не напрасно. – Не пора ли тебе на зарядку уже сейчас? А Ярьку я отправлю, как только он проснётся!

– Я так и знал… – как всегда в критические мгновения, вмешался внутренний голос. – Каждый раз… На зарядку… Нет, чтобы сказать: «Доченька, Белавушка, тебе сегодня не надо бежать на зарядку!»

– Хорошо, батюшка! – Белава ещё раз поклонилась отцу, и, повернувшись, направилась к дверям, огороженным острыми кольями вверх от врагов заставы, в которой кроме дома отца с матерью по кругу расположились ещё около тридцати домов, наполовину вросших в землю.

Автоматически заплетая косу руками, глаз её невольно начал искать того, кто в последнее время постоянно тревожил сердце. – Где же мой любимый? Где ты, сердце моё? Почему не показываешься? Или я тебе уже не нужна? Другую встретил?

Белана угрожающе нахмурила брови, ноздри её расширились, а губы плотно сжались, спрятав стиснутые зубы. – Ну, зараза… Только попадись! А ещё обещал жениться…

Меж тем на заставе кто-то доил коров и коз, кто-то обслуживал коней, кто-то готовил завтрак, совершено не обращая на неё внимания и не понимая, чем так раздосадована одна прекрасная особа… Так или иначе, застава оживала, но молодёжи, почему-то, кроме неё пока не было.

Место для заставы было выбрано особое: нигде ни вниз, ни вверх по течению Великой Вороны, кроме этого места, не было возможности подобраться к реке из-за болотистой тайги на день пути. Лишь здесь, поскольку это место оказалось на холме намного выше уровня реки и болот настолько, что с него открывалась степь на полдня езды галопом. Именно такое расположение, когда у заставы сзади была река, справа – болото, спереди – овраг, выходящий на поверхность площадки заставы, а слева – лес немного ниже уровня заставы, и послужило основанием для выбора расположения её.

Когда была основана сама застава здесь, Белава не знала. И, если бы кто-то спросил её об этом, она, не моргнув глазом, тут же бы ответила: «Давно!», так как ни отец, ни мать тоже этого не знали. Но для чего? Это знал каждый из тех, кто здесь жил. И он ответил бы так. – Для охраны сокровищ древних жрецов и хутора, что был на другой стороне реки чуть ниже по течению!

Когда основывали на этом месте заставу, то им не нужно было слева рыть глубокий ров в два человеческих роста в глубину и в ширину, да такой же ров делать на выходе оврага спереди, потому что сама застава была на возвышенности. Там же были посажены два дуба, которые теперь возвышались над заставой на пять человеческих ростов. Именно к ним, не мешая расти ещё одному дубочку в человеческий рост, была прикреплена лестница вверх, завершавшаяся площадкой для наблюдения за степью и дорогой, по которой время от времени ходили караваны, а также рекой. Около дороги в ограждении и были сделаны ворота.

Негромко хлопнув задвижкой, Белава открыла ворота настолько, чтобы могла проскользнуть в образовавшийся проход, и аккуратно закрыла за собой двери. Замотав на голове волосы в одну большую шишку и, завязав её концами косынки, чтобы не раскрутилась, она побежала по своей тропинке, выводящей её на крутые холмы, с которых их полуземлянки жильцов были как на ладони.

Однако в этот раз, красноватый цвет зари несколько насторожил её, осветив склон со стороны реки.

– А ты знаешь, что здесь захоронены древние жрецы и жрицы-амазонки? – внутренний голос ещё больше усилил её тревогу, сообщив ей такую информацию. – И мне кажется, что одна часть склона их захоронения почему-то сползает… Как раз, когда тебе приснился такой сон!

– А ты не мог бы заткнуться? – в голосе Белавы послышалась тревога. – Мне как раз туда надо будет бежать…

– Ну вот! – не сдавался внутренний голос, давя на интерес. – Давай посмотрим, что там такое!

Почему-то дрожь в руках после этого сама собой прошла, а вместо этого загорелся внутри огонёк интереса. – Ладно, посмотрим… А то я так к завтраку опоздаю!

До склона Белава пробежала довольно быстро, удивляясь сама себе, но вот когда она увидела сползающий склон, открывший ей что-то в виде норы, то остановилась, чтобы отдышаться.

– Вползи в могильник жриц-амазонок… – услышала она тот самый голос, который предупреждал её во сне о предстоящем нападении готов.

Вздрогнув, она хотела наоборот уйти подальше от этой дыры, но ноги сами её повели к норе, не подчиняясь её воле…

Дыру она проползла свободно и оказалась в невысоком бревенчатом срубе, разделённом на части с двух сторон. Свет зари высветил ближайшую к краю могилу. Подойдя к ней и согнувшись, она вдруг увидела блеск чего-то, на миг ослепившего её так, что она тут же закрыла глаза.

– Возьми медное зеркало из рук жрицы Амаги и уходи! – раздался снова тот самый ужасный голос в приказном тоне, ослушаться который у Белавы не оказалось сил.

Совершенно автоматически, не думая ни о чём, она взяла медное зеркало, которое тут же блеснуло в её глаза, из руки скелета женщины, и как автомат, ничего не понимая, что делает, выбралась наружу, где, наконец, вдохнула воздуха полной грудью, а от яркого света зажмурила глаза…