Эти записи я никогда не задумывал – сложились сам по себе. Как приходит всякий вечер, не спрашивая, ждешь ты его или нет, и остается лишь наблюдать его со спокойствием, коль, понятное дело, следом – привычная неизбежность ночи.

Они – подоспевший интерес простого распознания ближайшей дороги.

В юности мы так торопимся поскорее в полноту взрослой жизни – ни минуты свободной! Но и в молодости еще не способны на умелое высматривание наперед в потоке несущихся навстречу событий и дел. И зрелость под грузом обязанностей и обстоятельств, мыслей и забот о своем положении, о тысяче других назревших вещей не очень расположена к тратам времени без очевидной пользы для карьеры, доходов, семейного благополучия.

Но старость вынуждает. Если не заглохло вконец природное любопытство.

Ах, старость! Родная ты моя! Чего только не наговорили о тебе бездумно! Как только не судят-рядят! И добро безоглядная бы молодежь: сами же старики-страдальцы первыми признаются в собственной на что-либо путное негодности. Даже бы на грехи. Оттого, может, и гневаются, когда бы порадоваться, что появилось время призадуматься, если ты не разучился этому всеобщему и самому незаменимому человеческому ремеслу.

Впрочем, кому нужна слабеющая умом и телом старость, беспомощное завершение земного бытия?! Сами же старики клянут нерадостью.

Да полно!

Не понапрасну рождена предками заповедь «Береги честь смолоду». Ой, как сгодится! Ибо где честь, там и ум, сердце, совесть, а без них на крутизне лет не бывать вочеловеченному счастью! С тем и нажитые знания, коль велики, ничуть не запечалят душу. Но и не будут напрасны, как думают иные из-за ошеломления от внезапно, как первый снег для нерадивых дворников, нагрянувшей старости. Наша мудрость – в остроте душевного зрения! И она нужна всем.

А недостало желания раньше, то сейчас, когда отступать некуда и негоже, углубленное прочтение книги старости крайне необходимо. Для верности теплого общения со всем миром, как и бесстрашия честного разговора с самим собой, не тяготясь предписанной неизбежностью, а лишь дружелюбно уступая дорогу тем, кто пойдет энергичнее и дальше нас. С крепкой верой в них, а не с горечью проклятий в их благополучный адрес.

Так, перебравшись в новую для себя страну, не худо выучить язык и обычаи ее народа.

И будто подоспело время эвакуации из жизни: одно – в госархив, другое – в музей, а это уничтожить, выбросить, раздать…

В преддверии последнего, предфинишного рывка и ускорения, коль за красной чертой наверняка не останется ни сил, ни времени на эту неизбежную и простую работу, стоит прибраться заранее – глядишь, на душе спокойнее будет.

Уход, как и рождение, тоже процесс, а не только акт смерти. И наилучшее дело – быть честным перед собою и людьми.

«Эвакуация из жизни» – не уход как таковой. Просто понимание того, что тебе взлететь, коль хочется или очень надо, уже в последний раз. И вот, нравится или нет, ты откладываешь вещи, без которых именно в этом и таком полете наверняка обойдешься. Осознание истины, что вышел на последний отрезок своего бытия, и далее – неотвратимый и невозвратимый финиш.

Это, в наиважнейшей своей сути, – освобождение от всех и любых иллюзий, цепляющихся по инерции за тебя и твои дела, а с ним – и честный шаг в твое сокровенно последнее будущее, когда ты жесточайше обязан не доживать, догорая, как свеча, а сделать или доделать все наиважнейшее для тебя и людей, без чего стыдно и горько будет умирать.

И все это – правда. Очевидная, как смена дня и ночи.

Позвонила Фаина Ивановна Грачёва, жена давно ушедшего писателя Грачёва, с напоминанием, что настоящее имя ее – Ефросинья, и попросила передать это в Союз писателей. Все тот же тихий, неизменно спокойный голос с его донской душевной углубленностью и с казачье-крестьянским пониманием заведенного порядка вещей: «Я скоро умру».

С прикосновением к миру грустью и ясностью судьбы, но не ожесточением или раздражением против нас, остающихся.

Именно с просьбой, а не требованием. С признанием всеобщей неизбежности, а не воплем возмущения и ярости: отчего это вдруг ей умирать?..

Последнее на конечной своей старости, чему учат жизнелюбивые люди, – это умению не просто умирать, а уходить с достоинством взаправду любившего и по-прежнему уважающего жизнь человека.

Хорошо понимаю: мне отчетливо светит выразительно одинокая старость. И не дай бог свалиться в одну из караулящих нас болезней, где без сторонней помощи не обойтись (уж лучше скончаться в одночасье!) – неизбежно тяжелая смерть.

Но зачем же и перед угрозой нелегкой кончины отказываться или сторониться светлой человеческой жизни!

У меня была прекрасная мечта. И не повезло мне – повезет другому упрямцу!

Прелюбопытно: чаще всего к старости маразмируют злые и глупые. Добрые сохраняют ясный ум до последнего часа. Степень сугубо старческого маразма поразительно соотносится со степенью доброты или зла в душе. Здесь я понимаю добро и зло шире бытового взгляда, ибо человек, живущий лишь для себя, даже не обижая никого, все равно носитель зла. Равнодушие – исток всех зол.

Доподлинно умный человек, со всесторонне развитым умом, непременно добр, признавая доброту фундаментальной человеческой истиной. Не стереть никакой старостью. Ум и доброта – качества объемные, а вовсе не возрастной признак!

Что плохо с очевидностью последней молодости? Все меньше интереса к жизни вокруг.

Но полно же! Не вообще к жизни (это из области идиотизма!), а к окрестной, где завязаешь в бытовой трясине бездарно и никчемно. Проку ни себе, ни людям! К ее слишком безнадежной для улучшения части: к власти и выборам, к возможности образумить мерзавцев и лакеев, прихвостней и продажных. Коль видно, насколько это смешно в одиночку: работа столетий, если не тысячелетий, и поколений, никак не отдельных героев.

Окрестности исхожены вдоль-поперек и хорошо известны – в предательствах и дружбе, в ненависти и любви, в рассуждениях и поступках. И немало одолено заборов, рвов, колючей проволоки, но не обнаружилось обилия людей деятельных, умных, порядочных. А никаковские не увлекают.

Но уход этого движущего смолоду интереса – не из области прямых потерь. Ты просто отдаешь себе отчет в том, как, что и сколько сумеешь сделать и пережить. Подлинно человеческого! Становясь откровенным реалистом, не более. И разве же это ущербность – не откладывать уже ничего на завтра, вообще впрок, а пройти и почувствовать строго сегодня? Включая радость удачи или боль очередного предательства.

Нет, нормальная старость – не угасание, а лишь сосредоточенность на давно выбранных определенностях. И в ее приходе, слепом и очевидном наступлении, не должно быть ни горечи, ни раздражения, ни печали. И не стоит жаться к обочине передохнуть, наблюдая, как вперед уходят другие, моложе и целеустремленнее. Та же дорога с тобой. И ты все тот же. Просто тебя не гложет голод честолюбия, и оно наконец-то приобретает самую законную из своих форм – стать и оставаться именно человеком. А по сегодняшним правилам – еще и не благодаря условиям и обстоятельствам, а вопреки им, черт возьми!

Человеческая молодость и старость – не в гладкости кожи и крепости мышц, это дано и животным, а в росте ума и души, в их подвижности и устремленности. Скотолюди моей современности, как и предыдущих эпох, – отнюдь не пример.

Да здравствует неотвратимость старости!

Она лишь открывает новые праздники и новые возможности.

Да, с возрастом, когда его накопишь немало, уходит былая жажда жизни, жадность жить, с которой ложишься спать и встаешь (подскакиваешь!) утром.