— Теперь Николай Петрович, — говорит Сережка.
— Мне, пожалуй, после Дубининой говорить больше нечего, — сказал Никпетож. — Но все же я могу добавить. В каждом человеке борются два начала: доброе и злое. Люди в свое время воплотили это в противопоставление: бог и черт, свет и тьма и так далее. И в литературе это отразилось. Например, есть такая драма Шекспира: «Король Генрих». Там описывается, как принц Генрих водит знакомство с пьяницей и распутником Фальстафом, нападет вместе с ним на прохожих, кутит и все такое прочее. Но вот Генрих становится королем, Фальстаф спешит к нему, думая, что теперь-то Генрих наградит его и опять начнет кутить безо всякого удержу, но тут-то Фальстаф и ошибается: Генрих едва вспоминает Фальстафа — и то как тяжелый, кошмарный сон… Это надо понимать так. В каждом человеке сидят и Генрих и Фальстаф. Может иногда — особенно в молодости — брать верх и Фальстаф, но достаточно, чтобы человек почувствовал ответственность перед другими, — и одолевает Генрих, и тогда фальстафовщина вспоминается как тяжелый сон… Теперь вы хотите осудить поступки Рябцева, в которых — я согласен с Дубининой — ничего особенного и нет: обыкновенная школьная возня. Но допустим, что это — фальстафовщина в Рябцеве, которая исчезнет как дым. А обвинительным приговорами мы толкнем Рябцева к противодействию и к продолжению фальстафовщины… А ведь в Рябцеве больше — принца Генриха, чем Фальстафа, то есть я хочу сказать: больше добра, чем зла…
Тут как сорвется с места Алмакфиш.
— Позвольте мне слово! — кричит. — Я, как обвинитель, имею возразить защитнику. Николай Петрович тут говорил про добро и зло и что в Рябцеве больше добра, чем зла. Я настаиваю и утверждаю, что качественно поступок Рябцева стоит по ту сторону добра и зла, а количественно он являет изобилие эпохи. Я кончил.
Так никто и не понял, что он хотел этим сказать. (А Никпетож любит Шескпира и уже куда его только не сует!)
— Имеете последнее слово, подсудимый, — говорит Сережка Блинов.
— Я себя оправдывать не стану, — сказал я. — Я не виноват, и все это знают, поэтому если я буду оправдываться, значит, буду защищать эту комедию. Но вот что я хочу сказать. Тут сначала Николай Петрович, а потом Александр Максимович говорили насчет добра и зла. Из политграмоты видно, что никакого добра и зла не существует, а все зависит от экономических отношений, а добро и зло — это есть идеализм. Я, например, думаю, что во мне нет никакого добра и зла: когда я сыт, то добрей, а когда голоден — тогда злей, и если ко мне пристают, то могу отдубасить. Вот и все.
Заседатели ушли и совещались ровно пять минут. Когда они вышли, у меня сердце так и схватило: а вдруг приговорили выставить из школы? Но Володька Шмерц прочел:
— …поставить Рябцеву на вид его поведение и прекратить жмание, а Орловой и другим девочкам тоже поставить на вид, чтобы не позволяли себя лапать и жмать.
Все вышло по Сильвиному.
28 августа.
Вышла новая стенгазета, без номера и без подписей, под заглавием: «За Никпетожа».
Так как я до сих пор не решил, к какой партии мне присоединиться, то я не только в этой газете не участвую, но даже не знаю, кто ее выпускал. Сильва тоже не знает.
Там есть такая статейка:
«Медицина — борьба с языкочесоткой
Профессором Ив. Ив. Дураковым найден способ лечения языкочесотки, в последнее время распространившейся до размеров угрожающей эпидемии. Многоуважаемое светило медицинского мира, получившее, кстати сказать, на днях Нобелевскую премию в размере двух соленых огурцов, посвятило борьбе с вышеуказанной болезнью меньшую половину своей жизни.
И. И. Дураковым найдена языкочесоточная бацилла, распространяемая укусами глуповодиса при сильно развитом бездельимусе.
Наш маститый ученый привил вполне самоотверженно указанную бациллу — себе, отчего стал болтать до 1000 слов в минуту, из них — 120 % гнуснейшей сплетневой чепухи. Благодаря, однако, геройской выдержке ученого им было открыто средство для борьбы с болезнью.
Средство это, состоящее из вытяжек из Каутского и других авторов, писавших о марксистской этике, названо Ив. Ив. Дураковым антисплетницин.
Принимать рекомендуется в свободное от занятий время, а также перед сном.
Помимо антисплетницина, тов. Дураков установил особую дисциплину лечения страшной болезни. Больной, находящийся на излечении, для достижения благоприятных результатов (снижение бацилловой продукции до 25 сплетушков в минуту) должен безостановочно обсуждать следующие темы:
1) сравнение поджога Москвы в 1812 году с имевшим место в нашей школе поджогом шкрабских правил,
2) черты сходства и различия между моторной лодкой, сюртуком, гвоздем и панихидой,
3) проблема закуривания папирос о блестящие лысины (доказать математически).
В беседе с нашим репортером гр. Дураков заявил, что первоначально он обратил внимание на языкочесоточную бациллу в мировом масштабе (когда ноты Керзона перевалили за размер воскресного «Таймса»). После того как эпидемия захлестнула и СССР, профессор переехал для специальных исследований в Россию, где и натолкнулся на нашу школу. На днях профессор начнет пользовать больных языкочесоткой в нашей школе.
Скипидар для смазывания языков у больных заготовлен в количестве нескольких тонн».
Всем это очень хорошо, и я с этим вполне согласен, но у меня с каждым днем все мучительнее развивается внутренняя борьба. За кого мне быть: за Никпетожа или против. Ходят слухи, что Никпетож окончательно и бесповоротно уйдет. Без него в школе будет пусто.
Я сказал про свои сомнения Сильве; она говорит, что ей тоже тяжело, но принцип прежде всего. И кроме того, Сильва говорит, что уже давно известно, что личность не играет в истории никакой роли. Это-то верно…
29 августа.
Я наконец решился — и обратился прямо к Никпетожу.
— Николай Петрович, — спрашиваю. — Когда личное и общественное сталкиваются, тогда чему следует отдать предпочтение?
— Общественному, — ответил Никпетож.
— Так. Поэтому… Я не мог быть в партии, которая за вас. Хотя мне это очень тяжело, я принужден быть в противной партии.
— Не нужно никаких партий, — сказал Никпетож, и мне показалось, что ему тяжело говорить. — Я знаю, что я… не прав. Я ухожу из школы. Я на некоторое время поставил личное выше общественного.
Я чуть не заплакал. Разговор этим кончился.
30 августа.
Мы с Сильвой — комсомольцы. Все инстанции нас утвердили. Нам поручено организовать в школе форпост пионеров. Это наша первая партнагрузка.
Сегодня стало окончательно известно, что Н. П. Ожигов уходит из школы. Я буду ходить к нему на квартиру.
1 сентября.
Я вошел в школьный совет от форпоста. Пионеры меня качали. Меня почему-то младшие ребята любят.
Да здравствует наш форпост!
