Он прогнал собак, а я пошел дальше. Но не успел пройти двух дворов, как собаки опять налетели, и одна из них цапнула меня за штанину. Тут я обозлился, вырвал из плетня кол и начал отбиваться. Слышу голос:

— Брось палку, брось, тебе говорят, — разорвут.

Я бросил кол, идет какой-то мужик, спрашивает:

— Тебе чего?

— Я вашу деревню обследовать пришел.

— Тут, на задах, неча обследовать, — отвечает мужик, — ходют, обследствуют… Ты чего плетень-то ломаешь, не ты городил — не тебе и ломать.

И вдруг из кустарника высовывается баба и кричит:

— Пошел, пошел, мазепа! Ходют тут, того гляди, как сундучок у тетки Арины, у перхушковской… Ванька!.. Ванька!.. — закричала она вдруг неистово. — Гусешат-то сосчитай, гусеша-ат…

Насилу я удрал из деревни на большую дорогу. У других ребят вышло тоже в этом роде, а двоих из наших ребят с рулеткой чуть было не поколотили за то, что они хотели произвести обмер.

Со мной опять, кажется, начинается то же, что было зимой, но уже не по моей вине. Кроме того, я отношусь теперь к этому сознательнее, чем зимой: ввиду, во-первых, случая с Линой, а во-вторых, потому что, судя по бумаге, свистнутой мною в СПОНе, за кое-какие вещи бывают наказания. Самое плохое то, что Никпетож уехал в отпуск. Юшке Громову в этих вопросах я верить не могу, больше мне посоветоваться не с кем, потому что я совершенно одинок. Дело вот в чем. Это уже продолжается несколько дней.

Юшкина сестра Мария затеяла ставить спектакль — «Предложение» Чехова, и в этом спектакле я должен играть роль жениха, а Мария — невесты. Пьеса эта несовременная и довольно бузоватая, про помещиков, но я согласился, потому что вообще хочу попробовать себя как артиста. По роли мне нужно поцеловаться с Марией. На репетиции я ее облапил и поцеловал, а она говорит:

— Фу, всю обслюнявил… Да ты разве не умеешь целоваться?

Тут было человек пять, они все захохотали, а Юшка Громов кричит:

— А-а-а!.. Покраснел, покраснел!..

Я обозлился и сказал, что в спектакле не буду участвовать и сейчас же ухожу домой. Тут все меня обступили, стали упрашивать, чтобы я остался, а Юшка отвел меня в угол и говорит:

— Ты что, маленький, что ли, сволочь эдакая? Или все больше в кулачок говоришь? Разве не видишь, что Мария к тебе лезет?

Я сразу и не понял, что он хотел сказать, но тут налетела Мария, пихнула Юшку так, что он отлетел, а сама шепчет:

— Чудак ты какой, Костя! Ведь это не беда, что ты не умеешь, я тебя научу. Хочешь, хочешь? Приходи вечером к нам в сад.

А у них есть маленький садик за домом. Я подумал и остался, — все равно время остается достаточно.

А вечером прихожу я к ним в сад. Мария уже там, и на ней платье прозрачное и короткая юбка. Она сейчас же прижалась ко мне и говорит:

— Ну, ты прежде всего не слюнявься, а сожми губы и прижмись губами к моей щеке.

Но я нарочно поцеловал ее не в щеку, а в нос; она шепчет: «Дурак, не сюда», — а я все-таки успел заметить, что у ней на носу образовалась промоина. Потом она стала учить меня целоваться в губы, но это было не очень приятно, потому что зубы у нее коричневые и от нее, кроме духов, несет табаком. И правда, она так и содит папироску за папироской. Потом она стала заводить меня в темный угол, посадила на какую-то скамейку, а сама села мне на колени. Но тут я почувствовал, что пахнет очень сильно какой-то псиной, и я говорю:

— Тьфу, куда это мы сели, здесь запах поганый?

А она меня облапила и шепчет прямо в ухо:

— Это ничего: здесь кошачьи шкурки отцовские развешаны, ты не обращай внимания.

А как тут не обращать внимания, когда словно в помойной яме сидишь или даже еще хуже! Я насилу ее спихнул и ушел, но она не обиделась.

Я с тех пор был у нее еще несколько раз. Все целовались, словно маленькие. Приятного мало.

Но все бы это ничего, если бы после каждого такого случая не было бы ф-ф-п-п! Этим я очень мучаюсь, и особенно когда вспоминаю про бумагу из СПОНа.

Алешка Чикин живет теперь у Зин-Палны и совершенно изменился. Конечно, пока он якшался с беспризорниками, он сильно отстал и ему придется оставаться на второй год в третьей группе, он худой, бледный и все молчит.

Зин-Пална выхлопотала его матери какое-то пособие из комхоза, старуха приходила благодарить и хотела кланяться Зин-Палне в ноги, чем Зин-Пална была страшно возмущена. С Алешкой я пытался несколько раз заговорить, но он больше бурчит себе под нос, чем говорит.

Третьего дня мы ездили в экскурсию с Елникиткой. В общем, экскурсия была по естественной, но вышло так, что пришлось коснуться и обществоведения, а по обществоведению Елникитка ничего не понимает, а из этого вышел инцидент.

Поехала нас почти вся третья группа (теперь четвертая) и еще кое-кто из второй. Тут по дороге были всякие любовные дела: например, Володька Шмерц всю дорогу простоял с Нинкой Фрадкиной на площадке вагона. Ребята нарочно ходили мимо, будто в уборную; как один выйдет — сейчас же другой. Володька, конечно, злился, да ему и поделом: шьется со всеми девчатами подряд и любезничает, словно Гарри Ллойд. Нинка на нас фыркала, а нам только этого и надо было. Потом Елникитка говорит, чтобы мы пели, потому что в экскурсиях всегда поют. Мы спросили, что петь, она говорит: «Слети к нам, тихий вечер…» Мы и затянули, да еще такую дурацкую песню. Пришел кондуктор, подозрительно посмотрел, да и говорит: «А я думал, что это тормоз лопнул». Вообще было весело ехать.

Потом, когда приехали в Солнечное, Елникитка сейчас же отправилась объяснять девчатам естественную историю, а ребята пошли играть в футбол. Так продолжалось до тех пор, пока ребята не поймали ужа. Все знают, что уж не кусается, но все-таки вышел инцидент. Притащили ужака Елникитке и спрашивают (для смеху):

— Елена Никитишна, это какая змея?

— А это, — говорит Елникитка, — это ужик, родственник африканского удава.

— А он кусается?

— Нет, его жало — безвредное.

Тогда Юшка Громов, у которого ужак был в руках, подходит к Елникитке и говорит:

— Елена Никитишна, подержите его в руках.

— Это зачем?

— А чтобы доказать, что он не кусается.

И сует ей ужака в руки, а ужак извивается, как на вилах. Елникитка как закричит, а за ней и все девчата.

— Бросьте его сейчас же, — кричит Елникитка, — не смейте подходить ко мне с ним.

Юшка бросил, да только не на землю, а на Нинку Фрадкину. Та как завертит головой, как завизжит, а мы все дралка. Елникитка обещала вынести нас на общее собрание. Пусть выносит. Она каждый день что-нибудь выносит, так что ее уже и слушать-то перестали. При ней нельзя ничего веселого или смешного, а девчата делают при ней постные рожи, словно к ним не приступись.

Потом мы пришли в имение. В имении этом — совхоз, но это в скотном дворе, а главный дом и флигеля сохранены под показательный музей, и сюда ездят разные экскурсии, чтобы посмотреть, как жили раньше баре, помещики и буржуи. Конечно, захотелось посмотреть и нам. А Елникитка говорит:

— Раз цель экскурсии — естественная история, то и нечего отвлекаться. Поэтому пойдемте на скотный двор. Я там объясню вам все интересное.

А что может быть интересного в разных там быках и коровах? Если бы мы их сами разводили, то еще так. Поэтому ребята говорят:

— Не пойдем.

Спорили мы, спорили, а тут из стеклянных дверей выходит какой-то в коричневом френче, не очень старый, а так, темноватый, и говорит:

— Между прочим, не желаете ли осмотреть дворец?

Елникитка спрашивает:

— А вы что, заведующий?

— Да, — говорит френч, — я тут главный.

А голос у него хриплый, как испорченный граммофон, и в горле все время вода булькает.