— Значит, и мужчинам в чём-то помогаете, бабушка? — улыбнулась Света. — Я уж думать начала — вы их сразу в печь, как в сказках…

— Сказки те они сами и напридумали, — отмахнулась Яга. — А уж коли, мужчины чего рассказывать начнут, то всё так вывернут, что они одни герои, а все вокруг либо беспомощные да беззащитные, либо преступные да беззаконные. Так заврутся, что и сами начинают во всё это верить… Только заболталась я, девонька, не о том речь вести нужно. В опасности ты, сердечная! И жизнь твоя, и невинность в руках соблазнителя коварного!

— Опять вы за своё?! Ну, какой Ратибор соблазнитель?! И я не такая уж невинная! Я если хотите знать…

— Не кощунствуй, несчастная! Невинность плотская — мужские выдумки! С ума они сходят от ритуала древнего единения физического, и стыдятся его одновременно. Оттого и напридумали запреты всяческие да ограничения глупые. В душе твоё целомудрие, деточка, да в сердце открытом. Вот куда удар подлый направлен. Вот что разрушить вздумал этот аспид!

— Ничего не понимаю! Вы же сами вроде как помогаете. Сватаете.

— Уж попался бы он мне! — Яга нахмурилась. — Я бы указала ему тропку к суженой! В чащу лесную б, в топь бы непроходимую заслала! Извела бы девичьего погубителя! Только не пришёл бы он ко мне никогда. Не стал бы болтать без умолку, не стал бы советов моих слушать. Он, дитятко, породы особой. Для нас самой страшной.

— Чего же в нём особого?

— А то, девонька, что есть в мужском племени каста особая — те, кто не смирился с неспособностью своей к созиданию. И добиваются они права, нам природой данного, любыми способами. Преуспевает в сём немногие. Они и есть наши погубители.

— Ничего не понимаю, — Света сделала ещё один глоток из ковша. — Какое право? Рожать? Бред какой-то!

— Вовсе нет, внучка! — костлявые пальцы теребили седую прядь. — Разве он не кощунник!

— Кто?

— Разве он песни не складывает?

— Вроде говорил что-то такое… Я, правда, не слышала.

— Твоё счастье, красавица. Не свело ещё тебя с ума его детище.

— Ах, вот вы о чём! — Света рассмеялась. — Я уж, бог знает что, думать начала!

— Зря смеёшься, наивная! — единственный зуб то и дело покусывал губы. — Разве не околдовал он тебя, несчастную, не запер сердечко в клетку. Разве прилагал он к тому усилия. Разве не сама ты, потеряв осторожность, ввела его в Святилище.

— И вы про святилище. Ладно, в этом я всё равно ничего не понимаю. А насчёт песен и детей… По-моему, это уж слишком.

— Слишком?! Разве не вынашивает он свои кощуны, подобно семени? Не производит их на свет белый в муках? Не тешит и не лелеет их, как младенца? Не выкармливает и не защищает? Не гордится ими?

— Пусть так. Но…

— Так, всё так, внученька. А вместе с чадом таким неестественным, обретают они силу особую. Другие мужчины пусть и боятся нас, и притесняют, но ищут нашей благосклонности, потому как не могут оставить на земле памяти, кроме как через потомство своё. Потому пусть незаметно, но обретаем мы власть над ними, держим зверя на поводке невидимом, ставим их гордыню и силу в своё услужение. Те же, кто подобен твоему ратоборцу, кто, презрев ритуал и законы древние, плодится при помощи красок искусно наложенных, слов удачно сложенных, звуков умело сплетённых — неподвластны влиянию нашему. Хуже того — мы сами готовы бежать за ними на край света, забыв и о силе своей, и о своём предназначении. Они же, погружённые в созидание нечестивое, принимают равнодушно нашу жертву великую, смотрят на погибель нашу и продолжают лелеять порождённое ими детище. А уж если искра страсти вспыхнет в нём, как в твоём погубителе, то нет того пламени страшнее, потому как губительно оно для нас, древней памяти хранительниц.

— Искра? — Света задержала дыхание. — Вы думаете, у Ратибора есть эта искра?

— Костёр! — простонала Яга. — Тебя, несчастную, опаляющий, подобно тому, как настоящий огонь сгубил невесту его. Как чуть не убил деву озёрную. Слава Прародительнице, ту я вовремя спасла, от безответной любви да пустых обещаний сохнущую. Одно его присутствие губительно для нашего племени, не то, что страсть!

— Так он всё же меня любит?

— Убивает он тебя! Неужто, не чувствуешь? Сила в нём особая! Оттого и двое моих супротивников, что по тщеславию нарекли себя чародеями, судьбой его озабочены.

— Спасибо, бабушка, но мне пора, — Света твёрдо решила вернуться к месту стоянки.

Из туманных, порой бредовых рассуждений старухи она вынесла главное — человек, что ей дорог питает к ней то же самое чувство. И пусть сие прозвучало из уст клянущих всадника и предрекающих несчастья их недавно зародившемуся союзу, девушка не хотела в это верить и безжалостно отбросила прочь. Одна из особенностей природы человеческой, которая присуща как и мужчинам, так и женщинам, отметать советы и доводы, что идут вразрез с мечтами и желаниями, принимая только то, что хочется слышать. Слова о любви Ратибора к ней породили в душе девушки необоримое желание оказаться рядом с всадникам. Никакие пророчества и предостережения Яги уже неспособны были её остановить.

— Я пирожков всё-таки возьму? Мне бы с мясом желательно… Приготовить всё равно не успею… Мне бы сумочку какую… Ой, жалко посуды нет. Я бы отвара взяла. Вам ведь не жалко? А, может, найдёте? — Света суетливо перебирала пироги, передвигала ковш. Ей почему-то было неловко смотреть на старуху. Тем более, что кожей она ощущала полный сочувствия и жалости взгляд Яги. От этого девушка нервничала ещё сильнее.

— Останься, внучка! — костлявая ладонь легла на её запястье. — Выучу тебя всему, что умею. Появится парень подходящий, сосватаю тебя. Любого выберешь!

— Я уже выбрала, — Света высвободила руку. — Наверное, я ничего не возьму. Сложить некуда. Как мне назад вернуться?

— Несчастная! Мотылёк неразумный! — Яга склонила голову. — Возьми вот своему погубителю! — девушка не успела глазом моргнуть, а на столе появилась корзинка, где были и пироги, и глиняная фляга, и жареная курица. — Корми его, соблазнителя!

— Ещё раз спасибо, бабушка. Надеюсь, вы ошибаетесь насчёт Ратибора.

— Тебе только и остаётся надеяться. Может, есть какое желание? Говори. Хоть чем-нибудь тебе помогу.

— Даже не знаю… , — Света задумалась. — Вроде… Вот что! Вы про святилище говорили? Ратибор его ищет. Не подскажете, где оно? Вот он обрадуется!

— Святилище?! — старуха всплеснула руками. — Простота душевная! Дитя неразумное! Да он уж давным-давно в том Святилище! Ты же тропку ему указала, когда в сердце своё впустила! За руку ввела, приняв в свои объятия! Он же, убийца беззаконный, ходит по Храму Древнему и сам того не замечает!

— Вы хотите сказать…

— Тссссс! — старуха насторожилась. — Чую дух мужской! Подслушивают нас, девонька! Или святоша белобородый, или Мериддин тщеславный объявились! Ни слова больше, внучка! Эти похитители знаний древних спят и видят, как проникнуть в тайны племени нашего. Иди, моя красавица, навстречу доли незавидной. Как только порог переступишь, так и вернёшься к пленителю своему. Ну-ка, явись, гость незваный! — обратилась она к кому-то невидимому. — Именем Прародительницы, покажи свой лик!

Света не стала дожидаться завершения жутковатой сцены и, взяв корзину, вышла в клубящийся за дверью пурпурный туман.

Ратибор так и уснул, не успев предупреждить о бережном отношении к запасам продовольствия. Организм всадника, пользуясь относительной безопасностью, решил взять реванш за ночные бдения и тревожную полудрёму. Ратибор спал, что называется без задних ног. Сны редко навещали всадника, вернее, он их не помнил. После гибели Златы Ратибора постоянно мучили кошмары, и мозг, щадя психику хозяина, напрочь выбрасывал из памяти ночные видения.

Ратибор сильно удивился, когда понял, что видит сон. Раньше с ним такого не случалось. Закрыл глаза — забытьё, проснулся — свежая голова и чистая память. Сейчас же всадник чувствовал себя участником происходящих во сне событий. По правде говоря, особых-то событий пока не намечалось. Ратибор стоял на заросшей травой почти идеально круглой поляне, окружённый каменными идолами.