Ратибор, молча пошёл вперёд. Что за ядовитый народ — женщины?! Чуть что и потоки слёз, и мольбы о помощи, а как маленько опасность схлынет, вместо доброго слова, обязательно шпильку подпустят. Ещё и поглядывают торжествующе. Как я, мол, тебя?! Может и прав Беовульф, — лучше уж добрая драка да хорошая пирушка? Только почему он, Ратибор, отодвинув на задний план, погоню за Мериддином из кожи лезет, но пытается уберечь жизнь неожиданной попутчицы, да и сам старый вояка всё больше напускал на себя безразличие и удальство, а сам частенько поглядывал, как реагирует черноглазая красавица на его грубоватые шутки и хвастливые речи. Уж, не по тому ли великому закону природы, по коему в бескомпромиссных схватках сходятся и могучий тур, и пугливый заяц, желая снискать благосклонность наблюдающей за кровавой битвой самки? Человек ведь тот же зверь, только говорящий. Порой слишком много говорящий. И слишком неискренне…

— Надо что-то с твоими руками делать, — Света, лишившись каблуков, теперь едва доставала до плеча всаднику, зато не уступала в скорости шага.

— Раз ещё жив, значит неопасно, — отмахнулся Ратибор. — Заживёт…

— Это же яд! Вдруг потом скажется?

— Медленными ядами только люди пользуются, чтобы подозрение от себя отвести. Здесь всё проще. Зачем меня слабым ядом травить, если цветок есть собрался? Он же не собирается ждать, пока я загнусь. Ему меня подавай — тёпленького. Раз сразу не проняло — обойдётся…

— Ты как-то странно говоришь, — удивилась девушка. — Словно и не испугался…

— Ещё как испугался, — усмехнулся всадник. — Особенно когда ты к тому цветку побежала. За лошадь до сих пор побаиваюсь. Без страха только дураки живут. Воин должен бояться, если хочет выжить, и оставаться хозяином своему страху, если хочет жить, а не существовать…

— Опять непонятно. Нет, наверное, я сплю… Или кино смотрю.

— Всевед говаривал, что жизнь человеческая и есть, либо кошмарный сон, либо пьяная дрёма. Немногим удаётся проснуться и глянуть окрест себя ясным взглядом…

Света остановилась и зажала клочок кожи на руке двумя длинными ногтями.

— Больно, — сообщила она через секунду, потирая оставшиеся на бледной коже два похожих на полумесяцы следка.

— Камнем по лбу ещё больнее, — сообщил Ратибор. — Что это за чудной обряд?

— Хотела убедиться, что не сплю, — объяснила девушка.

— Для пробуждения, о коем я говорил, — Ратибор сам удивлялся собственным словам — говорит складнее книжника, — не боль плоти потребна. Нужно, чтобы в душу кольнуло. И посильнее.

— Тебя кольнуло?

— Не знаю. Наверное, да… Но просыпаться я, кажется, только недавно начал.

— Ты говоришь, словно дядька из телевизора, — улыбнулась Света.

— Я всего лишь воин, — скромно развёл руками Ратибор. — Вряд ли я смог бы соперничать с волхвами вашего храма.

— Храма?

— Ну, того самого… телевизора, — выговорил всадник незнакомое слово.

— Храма?! — девушка рассмеялась, потом задумалась. — Ты, действительно не издеваешься? Ты не знаешь, что такое телевизор? Я себя дурой чувствую! Только и жду — ещё немного и выйдем на дорогу, а там твой друг на каком-нибудь «мерсе», и вы вместе хохочете, как меня за нос водили! Так ведь будет? Вы ведь что-то затеяли?

— Затеяли, — согласился всадник. — Спастись и равновесия Миров не нарушить.

— Опять эта лабуда! — девушка потёрла виски пальцами. — Я вас вчера немного послушала. Неужели вы всё это серьёзно?

— В Кефрийских пустынях курица живёт. Огромадная! Так она, когда чего-то страшное увидит, голову в песок прячет. Мне, мол, всё кажется! Нет этого на самом деле. Её уж съели наполовину, а она думает, что это морок.

— Ты про страуса, наверное?

— Курицу, как ни назови, всё равно курицей останется. Будет думать, что ей зерно каждый день глупые люди за пышное перо да за громкое кудахтанье насыпают. Хозяйка уж топор наточила и схватила её за хвост, а она всё мыслит себя княгиней в курятнике. Её, мол, и петух чаще топчет, и яйца она крупнее несёт. Потому их люди в дом свой тащат, в золотых ларцах хранят, ими восхищаются и хвалят её рябушку. Ей уж голову снесли, а она ещё бежать куда-то хочет, проверить — не уделяет ли Петя горластый внимания больше другим наседкам.

— Зачем ты мне говоришь всё это?

— Да затем, что живой и здоровой тебя хочу видеть! Красивой, как сейчас! Чтобы не уподоблялась ты той безмозглой курице, для коей, кроме родного насеста и стран других нет!

— Сам ты курица! — Света отвернулась.

— Просыпайся, красавица! — Ратибор взял девушку за локоть, потом понял, что хватил лишку, женщина всё же, хоть и в штанах. — Не прячься от обстоятельств рухнувших на голову, — он неловко отступил в сторону. — Прими их. Поверни на свою сторону… Иначе смерть.

— Тоже мне, умник нашёлся! — поджав губы, девушка отвернулась в сторону. — Знаем мы таких советчиков!

Ратибор в сердцах сплюнул на бурую траву и продолжил путь. За спиной слышались шлепки ставших плоскими сапожек. И кто за язык тянул?! Разумничался, да не к вечеру! Опять, наверное, ляпнул что-то обидное.

Скоро гораздо более важные чем самобичевание дела отвлекли всадника. Почва стала сухой и твёрдой, Ратибор с трудом различал следы подков, кои усилиями искусного кузнеца более походили на оттиски лап крупного волка. Если бы Беовульф не предупредил о конокрадской уловке, и не подумал бы идти по этому следу. Какому, скажите на милость, умнику взбредёт искать лошадь там, куда, судя по отпечаткам когтистых лап, недавно, совершая гигантские прыжки, проследовал крупный волк?

Света, обиженная сравнением с курицей, плотно сомкнула губы и не собиралась в ближайшее время вести никаких разговоров. Оно и к лучшему — поиски лошади требовали предельного внимания. Слава богам — раз животное оставило следа, значит до сих пор живо. То ли от большого ума, то ли от охватившего ужаса, Каурая даже и не думала сворачивать с петляющей тропки, тем самым, уберегая себя и пожитки Ратибора и от длинных жал, и от обжигающего «нектара» коварных цветов. Только бы в зарослях не оказалось более подвижных хищников! Ратибор отогнал тревожную мысль. Беды бы не накликать! Это о хорошем думай хоть до сломанных мозгов, а семь потов сойдёт, прежде чем исполнишь самую малость задуманного. О неприятностях не то, что мыслишка, тень её в голове мелькнёт — ан, получай проблему, да ещё и в десятикратном размере. Не зря бывалые воины говаривают: мозгами много работать — лишние беды скликать. Нам сказали — мы сделали, а разбираются пусть те, кто по ночам спать спокойно не хочет! Вон самого размышления об устройстве Миров и о справедливой жизни куда завели! Яромир тоже, наверное, долго думал, как жизнь улучшить, как княжество переделать. В результате и сам на колу, и от княжества название да один всадник остались.

Просвет между кустами, больше уже схожие с деревьями (при чём не самыми маленькими) резанул по глазам. Колючие заросли с хищными цветами оборвались резко, будто ножом кто полоснул. Перед глазами раскинулось, покрытое высокой (по пояс человеку) жёлтой травой, раздолье. То там, то здесь, словно раскиданные рукой не особо аккуратного сеятеля, высились исполинские деревья. Их искривлённые, похожие на тело извивающейся змеи, стволы, венчали раскидистые зонтики крон.

— Африка какая-то! — выдохнула Света. — Я по телевизору видела, — объяснила она Ратибору, по видимому, решив на время отбросить обиду.

— А вон то глупое животное там не показывали? — всадник махнул в сторону пасущейся на приличном расстоянии от опасных зарослей лошади. — Тебя куда это унесло?! — заорал он, направляясь в сторону Каурой. — Подождать не могла?! Или заржать для приличия?! Ищи тебя, понимаешь! Мешок-то хоть не потеряла?

Животное подняло голову. Посмотрела на хозяина большими умными глазами. Заросли со страшными цветами остались позади. Там остался всепоглощающий, заставляющий бежать и искать открытое место ужас. Каурая и сама особо не понимала, зачем она убежала так далеко от посулившего овёс человека и его неуклюжей спутницы. Страх, пришпоривший её тогда, подстёгивающий не хуже плети, съёжился и затаился. Действительно, не стоит убегать далеко от людей в этом незнакомом месте, полном малопонятных звуков и запахов. Попробуй, разберись, какие из них опасны, какие нет? Бегство было глупым поступком, достойным неразумного жеребёнка, но не почтенной лошади. Хотя летящее с неприятным свистом жало… При одном воспоминании о цветке, мышцы каурой напряглись, уши задёргались, из ноздрей вырвалось нервное фырканье.