– Эй, бала! – обратился Корневой к самому маленькому домочадцу с умилительной кривизной ног, напоминавшей параболу Тейлора-Полмана. – Кель манда! – и, подманивая ребёнка, достал из чемодана банку сгущенного молока.
Мальчишка посмотрел на мать, молча испрашивая разрешения, подтянул резким втягиванием воздуха длинную соплю, нависавшую над верхней губой, и несмело подошёл к незнакомцу.
– Вот, кишкентай, возьми, – Корневой с улыбкой вручил гостинец.
Мальчишка схватил банку и побежал прятаться в подол матери.
– Эй, малой, а где рахмат?
– Дырку в халат! – обнажил зубы Голубченко. – Хваткий пацанчик!
– Руку не оторвал? – справился Валерка Цыганков по кличке Цыган, а Острогор присовокупил:
– Задабриваешь?
– Сколько комментариев! Это от чистого сердца.
– Смотри, шеф, – продолжал Сергей. – Считаю своим долгом предупредить: не вздумай провернуть сделку с автохтонами!
– Это ты про что?
– А про то, что Байконур не Манхэттен!
– Пошли отсюда! – воззвал к разуму неприкаянный Смирнов, но его глас вопиющего в казахской пустыне остался не услышанным.
Прибыл Ербек с каким-то парнем, представленным уважаемой публике младшим братом, и двумя бутылками водки. Женщины, получившие от хозяина распоряжения, принесли чай, курд, лепёшки и пиалы.
Как приятно в зной потягивать чай из пиалы! Но как противно пить из неё сорокоградусную жидкость в сорокоградусную жару. Самоистязание для мазохистов! Бьющий в нос запах нагретой водки вызывает внутренний протест организма. Но пить надо, и здесь приходилось применять настойчивость и упорство. У монтажников такие качества были. Суровые парни опрокидывали в себя одну пиалу за другой с незначительными интервалами. Братья-казахи не отставали от гостей и выказывали отменную сноровку.
Но водка кончилась. Как на грех совершенно неожиданно и в самый неподходящий момент.
– Что? – Корневой удивлённо таращился водянистым взглядом в сердцевину опустевшей бутылки. – Больше нет?
– Тут нет – сказал Ербек, топорща узкую полоску жидких усиков. – Дашь денег, будет ещё.
– Даю! – бригадир полез за кошельком.
– Прекращай, бугор! – выкрикнул Смирнов, сидевший за дастарханом обделённым изгоем. – Харэ! Завязывайте и поехали!
– Ты, Гена, не возбухай! – напыжился Корневой. – Как я решил, так и будет.
– Не кипешись, Крокодил, – провернул отяжелевшим языком Голубченко, слизнув с губ бело-серые крошки курда.
– Одумайтесь! Мы же на поезд не попадём!
– Их много ходит. Какой-нибудь да наш будет.
– Да вы скоро идти не сможете! Смотрите, что с Серёгой стало.
Все посмотрели на Острогора. Расхристанный вид парня, держащегося в сидячем положении на честном слове, предвещал надвигающуюся фазу полного отключения.
– Заруби себе на носу, трезвенник, я своих не бросаю, – Корневой ударил в грудь кулаком. – Контуженых и раненых эвакуируем. Машина есть. Ербек доставит.
– А как он поведёт? Он же тоже пьян!
Наступило время ситуации, претенциозно именуемой моментом истины. Глаза монтажников остановились на водителе.
Хозяин дома был безмятежен.
– Что молчишь, Ербек? – наконец спросил Корневой.
– А чё? Чё надо?
– Повести машину сможешь?
– Смогу!
– Вот видишь, – обратился бригадир к Смирнову, который стоял над тёплой компашкой телеграфным столбом. – Он сможет.
– Смогу, но не повезу, – внёс поправку Ербек.
– Как так? – с детской искренностью изумился бригадир. – Ты же только что сказал: «Смогу»!
– Смогу. Да. Но нельзя. Гаишник поймает, права заберёт. Как я потом ездить буду?
– Э-э-э, паря, забыл уговор? Или у тебя утрата нюха случилась? Аль потеря страха? – заиграл желваками Корневой, переводя собеседника из ранга союзника в разряд антогониста. – Или ты нас везёшь, или я тебя грохну.
Водитель на минуту задумался, прикидывая в голове варианты. Везти распоясавшуюся банду на вокзал желания не было, оставлять их у себя – тоже.
– Чего думаешь, Мифодий! – встрял в диалог Славка Голубченко. – Завязывай тут ля-ля-фа-фа! Сказано, вези! Не то пропишу в мазаре!
– Уроем, – поддакнул Валера Цыганков, поднявшийся на всякий случай на ноги. – Развальцуем и раскатаем, – его цыганская внешность и устрашающий вид были лучшими свидетельствами серьёзности его намерений. – Без базара. Как два пальца об асфальт.
– Не поеду, – стоял на своём шофёр, отступая за спину младшего брата. – Давайте лучше я вам водки ещё дам. В подарок.
– Задобрить решил, Мурза Мурзилкович? – Корневой сжимал в руках пустую бутыль-гранату, готовую к немедленному применению.
– Да, – закивал головой Ербек. – Угощаю! В знак дружбы.
– Хрен с тобой, – к бригадиру вернулось миролюбие. – Тащи!
Брат хозяина умчался за водкой, а промахнувшегося Острогора подняли, отряхнули и водрузили на прежнее место. Всё стало, как и прежде. Только Гена Смирнов, грозящий покинуть попойку, портил возобновлённый банкет. Когда уже выпили на посошок, солнце висело на западе шафранно-медовым шаром спелой кандыляшки.
Отряд монтажников покинул гостеприимный приют степняка и выдвинулся на вокзал. Впереди шёл беспокойный Гена Смирнов, вдохновляя товарищей своей целеустремлённостью. Но те никак не вдохновлялись, а плелись, одуревшим от зноя гуртом, и часто останавливались, чтобы подождать Острогора, выписывавшего в хвосте замысловатые галсы.
– Это ты всё виноват, – выговаривал Геннадий Смирнов бригадиру. – Напоил Серёгу до беспамятства. Смотри, на кого он похож! Он же в хламину! В дым и дрызг!
– Ему насильно в рот не заливали.
– А ты бы вовсе не наливал! Сравнил свою дозу и его. А вдруг здоровья не хватит?
– Не каркай! – осадил оппонента Корневой. – Ну, перебрал малость. С кем не бывает. Однако смягчить его участь надо. Орлы, снимите с этого иноходца седло.
– Не дам! – взревел Острогор, когда с него стали совлекать рюкзак. – Моё-ё-ё!
– Твоё, твоё! – увещевали ребята, но Сергей намертво вцепился в лямки, не понимая сути гуманных побуждений попечителей. Отстояв добро, он с неприязнью смотрел на парней, изготовившись к смертельной схватке.
– Сдохнет, а с мешком не расстанется, – сказал Цыганков.
– Не отдаст, – согласился Голубченко.
– Бульдожья хватка, – бригадир почесал затылок и подошёл к бенефицианту неповторимого шоу. Тот насторожился, втягивая шею в плечи и глядя в упор лихорадочно блестевшими глазами. – Серёга, нужна твоя помощь.
Острогор попробовал выдавить из себя что-то членораздельное. Не получилось. Воздух прострочил бессмысленный набор звуков, похожий на суррогат блеяния и мычания.
– Спасибо, что согласился, – ответствовал Корневой. – Надо донести до вокзала два чемодана. Ребята притомились. Слабаки! Не то, что ты, богатырь! Энергии – как у шаровой молнии!
Два чемодана, предназначенных для уравновешивания, существенно укротили прыть Острогора. Скорость упала, зигзаги сократились, а гарцевание и вовсе исчезло. От метавшегося во все стороны попрыгунчика ничего не осталось. Ванька-встанька превратился во вьючное животное.
– Зачем вы над ним издеваетесь? – Смирнов с содроганием смотрел на жертву эксперимента. – Он же загнётся.
– Не загнётся, а выдохнется, – поправил Корневой. – Дойдём до вокзала, будет уже как ветошь. Он там нужен будет спокойным, а не буйным.
Перед станцией чемоданы у Острогора забрали. Обессиленного его втащили в зал ожидания и примостили на лавке. Сергей тут же заснул.
Теперь он сидел в тени деревьев и безуспешно пытался восстановить в памяти события. Голова раскалывалась, мысли путались. Ему было гадко и одновременно обидно за себя. Но более всего – обжигающе стыдно за своё вчерашнее скотское состояние.
Глава 4. Сафари
Верблюд растопырил ноги, удерживая от падения свою огромную навьюченную массу, и пускал под себя мощную струю мочи. Мясистые губы в бахроме пузырящейся пены крупно дрожали и прыгали, обнажая желтоватые клавиши крепких зубов. Левый глаз, недоумённо вонзившийся в незнакомого человека, набухал кровью и надувался влажным шаром вот-вот готовым вывалиться из орбиты. В пятаке его мертвеющего зрачка отчеканился контур автоматчика, выпускавшего из дула оружия смертоносных шмелей.