Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Олдисс Брайан

Всё созданное Землёй

Брайан Уилсон Олдисс

Всё созданное Землёй

Жизнь пробивалась жестоко в безликих

Космос неспешно окутывал праздных

Звезды зловеще сияли для всех

А Боги молчали..

ГЛАВА 1

Мертвый человек медленно дрейфовал в потоке слабого ветра. Он двигался прямо, как дрессированная коза на задних ногах, как ходил и при жизни, обычной своею походкой, только теперь уже далеко за пределами политики, идеологии, нужд, вдохновения и всего остального, чем когда-то жил. По нему ползали мухи, хотя он и находился далеко от берега, путешествуя по благодушной Южной Атлантике. На бахрому белых шелковых брюк (он был богатым человеком, пока богатство имело смысл) время от времени попадали брызги волн.

Он двигался из Африки, медленно приближаясь ко мне.

С мертвецами я в прекрасных отношениях. Для них больше не было места в земле, как того требовал старый обычай, но они нашли его во мне, я имею в виду - в моей памяти. Там остались Меркатор и старина Сандерпек, Джесс, который и без меня живет в звонких легендах, и, конечно же, мой любимый Марк Джордил. В этой книге я воскрешу их.

В день появления этого мертвеца дела шли настолько плохо, насколько плох был я сам. Мое судно "Звезда Триеста" приближалось к месту назначения на Берегу Скелета, но в последние дни плавания крошечная команда корабля погрязла в дрязгах, выясняя взаимоотношения. Мы удушали друг друга любовью, ненавистью, близостью и болезненностью. Все это дела вековой давности, но мне кажется, я попадаю в черную угольную шахту, описывая те дни. Тогда я страдал от галлюцинаций.

Мои глаза болели, взгляд помутился, рот пересох, язык обложило. Я не ощутил и мизерной доли сочувствия, когда доктор сообщил, что Алан Батор прикован к постели аллергией.

- Я устал от его аллергии, док, - ответил я, сжав голову руками. Почему бы тебе не напичкать его антигистамином и не отправить на работу?

- Я напичкал, но это ничего не дало. Сходи и посмотри сам. Он не способен даже встать на ноги.

- И зачем инвалиды ходят в море? Ты говоришь, у него аллергия на океанские соли?

Сандерпек развел руками.

- Это моя старая теория, сейчас я предполагаю кое-что другое. Мне кажется, у него аллергия на антигистамин.

Я медленно и с трудом поднялся. Дальше слушать я не мог. Доктор странный и не лишенный очарования человек; этакий приземистый квадратный мужичок; лицо крупное, но на нем с трудом размещаются все детали. Уши, брови, глаза с крупными мешками, рот, нос, похожий на большую каплю, - все громадных размеров. Вдобавок лицо покрыто прыщами, словно полустертый барельеф на стене старого храма. К концу путешествия я насмотрелся на него достаточно. Коротко кивнув, я пошел вниз.

Наступило время утреннего обхода, и никогда не обижавшийся Сандерпек двинулся за мной.

То попадая в ногу, то снова сбиваясь, он спускался за мной на самую нижнюю палубу, в трюм. На каждой палубе мерцали и отражались сигнальные огоньки панелей управления; я подумал, что надо проверить главный пульт автоматики. Старина Сандерпек плелся сзади, будто верный пес.

- Эти корабли можно было сделать бесшумными, - отвлеченно произнес он. - Но конструкторы решили, что команде тишина будет неприятна.

Ответа он не получил.

Мы проходили между большими трюмами. В моем блокноте было отмечено, что сигнал отбоя в третьем трюме звучит слишком тихо, и, заглянув сюда, я убедился, что здесь все в порядке.

Третий трюм был пуст. Мне всегда нравился вид пустого трюма. Свободное пространство улучшало мое самочувствие. Сандерпек был склонен как раз к противоположному. Док, до того как взяться за примитивную работу на "Звезде Триеста", знал только городскую жизнь. Я же, благодаря долгой каторге в деревне, свыкся с идеей открытого пространства. Нельзя сказать, что в трюме я ощущал ностальгию по нищете пропитанных ядом полей; трюм был как раз тем, что мне нравится, - подходящих размеров, абсолютно чистый и полностью в моем распоряжении.

Я внимательно осмотрел весь трюм; однажды я повстречал здесь Фигуру, и с тех пор при одной мысли об этом мой пульс учащался. Можно, конечно, находить удовольствие и в пренебрежении пульсом, но только в те дни, когда не слишком болен.

- Выходи, когда закончишь, - сказал Сандерпек с порога. Он страдал агорафобией; это одна из многочисленных болезней, которую обязательно подцепишь в страшно перенаселенных городах. Ходил слух (в таких случаях я никогда не докапываюсь до правды, поскольку слишком люблю сплетни), будто однажды Сандерпек, оказавшись в середине такого же пустого трюма, грохнулся в обморок.

Когда мы вновь двинулись по трапу, я сказал:

- Досадно, док, что все эти трюмы пусты, а корабль умирает. Красивый корабль, но он не стоит и пенни.

Я гнул свою линию, но он вернулся к своему.

- Это прогресс для тебя, Ноул.

Опять смысл ускользает от меня! Начнем сначала. О, это заточение слов! Они опутывают вас, пеленают, вы живете как бы вне и внутри них одновременно, они окольцовывают саму вселенную! Я полагаю, их изобрели в помощь. Все, что могу сказать, - это то, что я был гораздо свободнее, когда являлся рабом земли. Морозный щипок. Тяжесть койки тех темных ночей и того, что было в тебе и вокруг тебя. Зловоние тракторного дыма, почти незаметного в проблеске голубой дымки. Нет слов, которые могли бы описать ту жизнь, это нечто большее, чем простое их написание, они становятся другими, обретают какую-то свою реальность. Но кто я такой, чтобы говорить об этом?

Сейчас я назовусь. Здесь, в этой части света, я, должно быть, единственный, кто пытается что-то записать в этот ревущий год.

Теперь я понимаю, почему вещи вроде письменности и цивилизации (я имею в виду культуру и границы, которые она налагает) были заброшены - они слишком сложны.

Меня зовут Ноул Ноланд. Я пытаюсь оглянуться назад и описать минувшее, когда я был молод, холост, болен и плавал капитаном 80000-тонного грузохода "Звезда Триеста", жемчужины Звездной Серии. Сейчас, когда я пишу эти строки, я по-прежнему Ноланд, все такой же худющий, деревенеющий по утрам, но с достаточно ясным сознанием, с любящей женщиной, без детей, надменный и недоверчивый; надменным и недоверчивым я был и на "Звезде Триеста", но теперь для этого есть основания, и я их знаю. Я многое знаю, и это поможет мне в моем рассказе.

(В старых книгах иногда встречаются подобные отступления. )

Итак, в день мертвеца мы с Сандерпеком обходили корабль. Мы делали это каждый день, и я, пожалуй, не обязан помнить в точности, о чем мы тогда говорили. Скорее всего, разговор был примерно таким:

- Это прогресс для тебя, Ноул.

Он часто так говорил; я знаю, он не любил прогресс, и все, что ему не нравилось, относил к прогрессу. Поначалу я не представлял, насколько законченным было его отвращение, а размышлял лишь о том, насколько проницательным оно может оказаться; в то время я считал его чуть ли не дураком. Когда начинаешь анализировать идею прогресса, выясняется, что люди просто-напросто плодят себе подобных; как же можно тогда обвинять прогресс за то, чем является человек, или порицать этот прогресс, если ты сам человек? Однако нельзя сказать, что я не дорожил компанией доктора.

- Это прогресс для тебя, Ноул.

И надо что-то ответить, проявить человечность, пробираясь тем временем в недрах огромного автоматизированного корабля, который может оставаться в море по два года без заправок и ремонта. Мы находились в море девятнадцатый месяц, и лишь изредка заходили в какой-нибудь порт в поисках груза.

В старые добрые времена порты не были столь совершенны, как сейчас. Там было все: ручной труд на разгрузке, какие-то странные профсоюзы, заправка горючим. Вот тогда в порту можно было провести неделю в пьянках и дебошах, как настоящие моряки. Я кое-что знаю об этом, потому что, в отличие от доктора и остальных, умею читать. Сейчас атомные грузоходы - это огромные миры, плывущие по заданным маршрутам; им требуется всего несколько человек, способных думать, которым в действительности приходится только сновать, как роботам, по узким потрепанным желобкам. Неудивительно, что я заработал мигрень.

1
{"b":"65391","o":1}