Отдышавшись на печке, Семка тоже засмеялся, как бы желая оправдаться.
- Мне сперва подумалось: может, действительно это модистка? Ну и что ж особенного?
- А уверял, что никогда не полюбишь меня, - напомнил Ванюшка. - А ведь без малого почти что полюбил...
Авдей Петрович опять зажег лампу.
В избе стало светло, просторно и весело. Общий смех взбодрил людей, освежил.
- Прямо как спектакль устроил, - похвалил Ванюшку сердитый Енотов. - Не хуже, как я в Благовещенске видел, в городском саду, еще при царе. Тоже там один все переодевался.
А Ванюшка уже при свете лампы прошелся по избе, подражая девичьей легкой походке, и пропел девичьим голосом:
Эх, подружка моя,
Что же ты наделала!
Я любила, ты отбила,
Я бы так не сделала.
При этом он помахивал над головой воображаемым платочком, смешно сгибал колени и обиженно вытягивал губы.
Все снова смеялись. И дядя смеялся.
А когда немного улеглось веселье, старик Захарычев, глядя на Ванюшку, сказал Авдею Петровичу:
- Артист.
- А что вы думаете? - не скрывая гордости, ответил Авдей Петрович. Свободно может быть артистом. Ведь не все же артисты от бога приехали, некоторые и пешком пришли...
- Это совершенно верно, - подтвердил старик Захарычев. - Очень просто может даже знаменитым артистом стать. Если его учить по-настоящему. А почему же? Будет артистом, как, допустим, этот самый...
- Как Шаляпин, что ли? - спросил Енотов.
- Нет, зачем! Я другого хотел сказать. Этот... Ну, его еще на коробках папиросных рисовали... Ну, как же его?..
Но фамилию этого артиста так и не смогли вспомнить.
За окном послышались частые выстрелы.
Авдей Петрович и Ванюшка первыми вышли на улицу. За ними поднялись и остальные.
Это небольшой белогвардейский отряд, заблудившийся, как выяснилось потом, сбил наше сторожевое охранение и вошел в деревню.
Бой продолжался часа два и затих так же внезапно, как начался. Белогвардейцев удалось окружить, хотя они и оказали сопротивление.
Пленных заперли в поповском сарае около церкви, выставили охрану. И партизаны снова разбрелись по избам.
- А где же лобанчик? - встревожился Авдей Петрович, вернувшись в избу. - Никто не видел моего племянника Ванюшку?
Ванюшка лежал на снегу в овраге и корчился в муках, раненный в живот.
- Как же это тебя угораздило? - наклонился над ним Авдей Петрович. Все почти целы, а ты...
- Вот так, дядечка, получилось, - виноватым голосом ответил Ванюшка, преодолевая нестерпимую боль.
Его подняли, принесли в избу.
Местный фельдшер, сухопарый человек в латунных очках, осмотрел рану, сказал, что в его практике это исключительный случай, но все-таки сделал перевязку и пожалел, что Дудари опять захватили белогвардейцы. А там, в Дударях, живет старинный фельдшер Зуев Егор Егорыч, который может делать даже хирургические операции. Но сейчас в Дудари не добраться - и далеко и страшно. И еще с вечера был слышен взрыв - это, говорят, белые взорвали мост под Дударями. По льду же теперь, пожалуй, не пройти. Лед не крепкий. Март месяц на исходе. Последние морозы. Скоро весна.
Фельдшер все это говорил, стоя у топчана, на котором лежал Ванюшка.
- А в чем дело? - вдруг сказал Семка Галкин. - Я схожу в Дудари, если меня Базыкин отпустит. И если вы записку дадите к этому Зуеву, - обратился он к фельдшеру. - Я могу его привести сюда. Неужели же он откажется пойти со мной, если такое дело и он является тем более работник медицины?
- Зуев-то бы пошел, я его лично знаю, и записку я напишу, - пообещал фельдшер. - Но ведь я же говорю, и вы сами знаете, в Дударях белые...
- А в чем дело? - опять сказал Семка Галкин. - Раз я говорю - могу, значит, я сделаю. - И, помедлив, добавил: - Только пусть еще кто-нибудь со мной пойдет, чтобы я не оробел в случае чего...
- А говорил, что обратно этой дорогой через тайгу ни за что не пойдешь, - напомнил Захарычев. - Ведь другой-то дороги нету...
Но Семка ничего ему не ответил, пошел искать Базыкина, чтобы спросить разрешения пойти в Дудари. И Енотов с ним пошел.
- Боевой, оказывается, парень. И не обидчивый, - поглядел ему вслед Авдей Петрович.
И повернулся к племяннику.
- Лобанчик, слышишь? Этот паренек - Галкин, что ли, - за доктором хочет идти в Дудари? Слышишь?
Ванюшка лежал с закрытыми глазами. Он уже ничего не слышал. А Авдею Петровичу хотелось, чтобы племянник обязательно узнал, каким хорошим парнем оказался этот Семка Галкин. И он несколько раз повторил над Ванюшкой одни и те же слова.
Наконец Ванюшка открыл глаза.
- Не надо, - сказал он твердо и решительно, собрав, может быть, все силы. - Не надо. Белые его повесят в Дударях. А мне это не надо. Не надо доктора. Не успеет он.
В избу набилось теперь много бойцов, но к топчану Ванюшки их не допускали. Он лежал на хозяйской половине. Хозяйка подсунула ему под голову две подушки. Вскоре, вместе с Семкой Галкиным и Енотовым, пришел командир Базыкин. Он попросил фельдшера еще раз осмотреть раненого. Фельдшер осмотрел и развел руками.
- Безнадежно, - вздохнул он, выйдя на другую половину избы. - Я даже не понимаю, как он еще живет. У него все разрушено внутри. Посылать за Егором Егорычем, по-моему, бессмысленно. Неоправданный риск...
Не верить фельдшеру было нельзя.
Базыкин постоял подле Ванюшки, потрогал его выпуклый вспотевший лоб, сказал:
- Жалко. Золотой парнишка. Очень жалко.
И ушел. Против смерти ничего не мог сделать и Базыкин. Никто ничего не мог сделать.
И только Семка Галкин не поверил фельдшеру. Семка стоял у топчана, видел, как мучительно морщится Ванюшка, как неслышно шепчет что-то побелевшими губами. И все-таки Семка ждал, что вот сейчас Ванюшка вдруг откроет глаза, засмеется и скажет, что все это шутка. Просто он хотел всех обмануть, будто умирает, а на самом деле и не собирался умирать.
Семка стоял у топчана и напряженно ждал, что Ванюшка вот сию минуту откроет глаза. И глаза Ванюшки действительно открылись. Он увидел Семку и сначала захрипел. Или что-то забулькало у него в горле. А потом он ясно, но очень тихо сказал:
- Шаль я ночью приносил. Модистку показывал. Это я у попадьи шаль взял. Отдайте, пожалуйста. А то она подумает...
И опять закрыл глаза.
- Я сейчас сбегаю, отнесу, - заспешил Семка.
Авдей Петрович наклонился над племянником.
- Услужить тебе хочу, лобанчик. Может, хочешь чего?
- Пить мне, - попросил Ванюшка, не открывая глаз. - Скореичка дайте попить.
- Сырой-то сейчас, пожалуй, нельзя, - задумался дядя.
- Можно, - прошептал, как по секрету, племянник, - помираю я.
Дядя принес из сеней в ковшике холодной воды и, подложив свою темно-коричневую ладонь под затылок племяннику, поддерживал его вспотевшую голову, пока он пил.
Ванюшка выпил всю воду, не отрываясь, вздрогнул, вздохнул с удовольствием всей грудью и через полминуты умер.
И в этот момент, когда он умер, в сенях раздался хохот.
Это Енотов рассказал только что зашедшим бойцам, как Ванюшка Ляйтишев ночью показывал модистку из Красноярска.
- Тише вы, дьяволы! - зашипел старик Захарычев. - Человек помер...
Все притихли. Кто постарше, сняли шапки.
- Пусть смеются, - сказал Авдей Петрович Захарычеву, - не мешай им они солдаты...
А сам сел в углу на хозяйский, окованный полосками жести сундук и заплакал, упрятав лицо в мохнатую лисью шапку.
Ванюшку похоронили в тот же день к вечеру на взгорье, на сельском кладбище, вырыв в мерзлой земле небольшую, по росту его, могилу. Гроб ему сколотил из каких-то японских ящиков, брошенных здесь японцами, сам Авдей Петрович. Другого материала для гроба не было.
А на рассвете следующего дня весь отряд передвинулся на Вятскую заимку, чтобы там соединиться с отрядом Субботина и начать наступление на Дудари. И на Вятской заимке во время ночевки бойцы опять вспоминали эту модистку из Красноярска, как ее показывал Ванюшка Ляйтишев. И опять смеялись.
