Содержание

Cover Page

Содержание

Жизнь одного

Жизнь одного

Екатерина Бакулина

Жизнь одного

Баночка с жёлтой наклейкой: "Это чай. Насыпать одну ложку", скачущие буквы, корявый почерк. Я кручу эту баночку в руках, стараясь собраться с мыслями.

- Нравится? - спрашивает Кирилл.

 И не поймёшь сразу, есть ли сарказм в его голосе или нет. Непростой это голос, такой гортанный, медленно и трудно выводящий слова, слабая артикуляция и язык, словно онемевший. Поначалу, я едва понимал Кирилла, но потом привык... хотя, конечно, привык  это не совсем то.

- Помогает? - вместо ответа спрашиваю я.

- Да, - серьёзно говорит он. - Без наклеек было очень трудно.

События пяти- и даже двадцатилетней давности Кирилл помнит отчётливо, а вот бытовые мелочи, порой, ставят его в тупик.

Я кручу баночку в руках...

- Это Наташа придумала, - говорит Кирилл, - девочка из соцзащиты. Она приходит два раза в неделю, помогает по хозяйству. И записки меня научила писать.

Молодец Наташа, соглашаюсь я, хорошая девочка. Такие записки-наклейки здесь по всему дому: чай, кофе, сахар, кнопка включения телевизора, включения кондиционера, смыва в туалете... развешены инструкции ко всему. Почти все написаны рукой Кирилла, это сразу видно.

Руки у него...

Он разливает по чашкам кипяток, держа чайник в правой, уверено и крепко... правая - механический протез, дешёвый, но надёжный, моторика хорошая. Левая - своя, но сильно дрожит. А пишет он левой, не смотря ни на что. Правая нога - тоже протез, лицо всё изуродовано, об остальном можно только догадываться. Кирилла буквально собирали по частям, больше года в больнице, полтора в центре реабилитации. Можно было бы продолжить и дальше, но Кирилл сказал, что сил уже нет, хочется нормальной жизни, пусть всё будет как есть, ему хватит...

Значит, можно ещё что-то сделать? Можно. Только долго и тяжело, жизни на всё не хватит... снова по больницам... Да и дальше почти всё за свой счет, страховка покрыла только жизненно важное... Был бы хоть толк, но толка, скорее всего, не будет. И так уже сделали всё, что могли.

Тяжело... ну, со всем этим жить? Да нет, нормально. Как у всех. Дом, работа, вот в кружок оригами записался. Кирилл говорит спокойно и серьёзно, в глазах  тоска.

Оригами...

Я пытаясь представить, беру кружку, делаю глоток, обжигаюсь, едва не роняю... Кирилл невесело ухмыляется.

- Ну ты, поаккуратнее.

- Как же так вышло, Кир? Я думал... Слушай, мне ведь сказали, что ты погиб...

Он кивает.

- Всем так сказали.

- Зачем? Как же так?

- Прошлой жизни больше нет, - он на секунду задумывается. - Совсем нет.

Я встретил Кирилла утром, у супермаркета на парковке. Он собирал разбросанные тележки и корзинки, относил на место, простая такая работа. Я тогда загружал пакеты в машину, отставил тележку в сторону, он подошел, взял. Я сразу не узнал, а когда узнал, то не поверил. Не могло такого быть, никак не могло. Я ведь был на похоронах.

Помню, Маринка не плакала. Стояла так прямо, тихо... сама словно мёртвая, серое лицо, заострившиеся черты... Моя жена пыталась её утешать, пыталась говорить что-то, поддержать, суетилась, переживала... но Маринка молчала. Ни слова вообще. Мы очень переживали за неё. Помню, кто-то тогда сказал - глупости это, ну, подумаешь, что ей, она даже не жена, ну, пожили год вместе, ну, не сложилось, найдет другого... вот, если б дети...

Только Маринка до сих пор не нашла.

Второго такого найти трудно.

Всю жизнь я завидовал Кириллу. Мы когда-то жили в одном доме, дружили буквально с песочницы, учились в одном классе. Он был здоровенным, атлетически сложенным парнем, мог подтянуться раз сто не напрягаясь, с вышки нырял... да и учился отлично. Не боялся никогда и ничего. Никогда не был хорошим мальчиком, никогда не был правильным, с одинаковым рвением совершал подвиги и глупости, и всегда отчаянно нравился девочкам. После школы прошёл срочную в десанте, потом закончил Академию на Кифе. Майор, между прочим. В те годы мы уже встречались редко, Кирилл почти не бывал на Земле. Всех его подвигов и наград не знаю точно, я далёк от этого... лишь однажды видел мундир, весь увешенный орденами... подвиги и глупости...

И после этого развозить тележки?

Почему?!

Старой жизни больше нет.

Вот так.

Пенсию - да, пенсию платят хорошую, грех жаловаться... за все заслуги. Можно даже не развозить ничего. Но не сидеть же дома?

- А Маринка? - спрашиваю я.

Он отчетливо вздрагивает.

- Нет... Марина не знает.

И отворачивается, потом принимается мешать ложкой чай, крупные чаинки плывут по кругу... Долго... Мешает и мешает, словно заведённый, глядя в одну точку. Часы тикают на стене... Мне даже слегка неловко становится. Потом кажется, что он про меня забыл... может правильнее будет просто тихо уйти?

Потом он перестает мешать, откладывает ложку в сторону, отпивает из кружки, поворачивается. И вздрагивает снова. В его глазах паника. Он словно не узнаёт меня, не понимает, что я тут делаю. Глядит на кружку в моих руках, внимательно щурится...

- Лёша?

И всё ещё не понимает.

Я только киваю. Да, это я.

- Лёш, ты прости, у меня бывает... Стоит отвлечься и... Мы ведь с тобой говорили о чём-то?

- О Маринке.

Он напряжённо подаётся вперёд.

- Что с ней?

- Ничего, всё хорошо. Почему ей никто не сказал?

Кирилл поджимает губы, передёргивает плечами... словно озноб...

- Обо мне? Не надо ей... И ты тоже ничего не говори, хорошо?

Почти мольба.

- Но это не правильно, Кир. Она имеет право знать. Как же так?

- Нет. Я тоже имею право решить сам.

- Почему? Ты боишься, что она тебя не примет?

- Боюсь, что примет. И останется... Из жалости, понимаешь? Если б думал, что откажется, сразу бы сказал.

Он отворачивается. Долго сидит молча. Левая, живая рука мелко подрагивает и от этого трясётся стол. Боль...

- Слушай, у меня же конфеты к чаю есть! - Кирилл вдруг резко поднимается, почти подскакивает, бодро так, по хозяйски. - Чего я тебя не угощаю? Вкусные, знаешь какие!

Я даже сразу не пойму зачем это... да и потом тоже. То ли он просто пытается делать вид, то ли что-то переключилось у него в голове и о сложной теме Кирилл просто забыл.

А он суетится, гремит в шкафу баночками с чаем, коробочками, что-то роняет, поднимает. Достает запечатанную коробку. Конфеты и правда хорошие.

- Спасибо, - через силу говорю я.

- Ты бери, бери! Вкусные очень! Ну, и рассказывай...

- Что?

- Ну, как... ну, вообще, как жизнь?

Я знаю, он хочет услышать про Маринку.

* * *

Через две недели захожу к нему снова. Должен был раньше, но как-то не сложилось, работа, всякие дела... Я звонил Кириллу, сначала переносил, потом ещё раз уточнял, когда приду. Вроде бы всё нормально.

 Стою перед дверью, но никто не открывает. Звоню снова. Ничего. Может ушёл куда-то, может забыл, не смог сообщить? Ладно...

Я уже собираюсь уходить, как вдруг открывается дверь. Он стоит на пороге, смотрит и не видит меня. Не узнаёт. Вглядывается, так пристально, беззвучно шевелит губами. У него  заметно дрожат руки, не только левая, но и правая, мелким звоном бьётся о дверной косяк.

- Кир, - тихо говорю я, - Это я, Кир... Ты что, не узнаёшь?

Он мычит что-то неразборчиво, на лбу кривые, мучительные складки... Не узнаёт. А ведь только недавно, казалось, всё было не так уж плохо.

Собираюсь уйти, но тут он делает шаг назад и в сторону, словно приглашая меня в дом.

Не знаю... Что толку...

Надо было прийти сразу, на следующий день, может быть... а может, вообще не стоило приходить.

Захожу всё равно.

Мы снова сидим на кухне.