Широкая упрямая челюсть отца, торчащие уши матери и редкая-редкая чахлая растительность над верхней губой. И если королева Селиса свои усики уничтожала беспощадно, кидалась на каждый волосок, то ее дочь предпочитала не трогать их лишний раз. Как-то девушка начинала выщипывать их, но на следующий день на коже вылезло раздражение, губа горела зудом, а усики все одно выросли вновь, став еще гуще и чаще, чем были.
Но недостатки можно скрыть, спрятать – прической можно скрыть флорентоновские уши, нужный фасон платья смягчил бы резкую линию подбородка, а с помощью белил и румян сделать усики и вовсе невидимыми. Но если бы дело было только в этом…
Каждый вечер, садясь перед зеркалом, Ширен рассматривала каменно-серую коросту, покрывающую ее левую щеку. Принцесса легонько царапнула ее ногтями, но даже не ощутила прикосновения. Мертвая и холодная, корка не поддавалась даже примочкам из уксуса и лимонного сока, как бы сильно не терла Ширен, не осыпалась, не обнажала кожу, чистую и живую. Иногда короста трескалась, тонкие разломы тут же наполнялись болью и кровью. Ширен стойко терпела боль – к мейстеру обращаться не хотелось. Попроси она хотя бы наперсток макового молока, и о том обязательно бы узнала мать и укрепилась бы в своем решении выжечь из принцессы всю хворь. Но разве нечувствительная к прикосновением корка сможет почувствовать жалящий поцелуй огня?..
Короста задымилась, когда Ширен прижалась к ней зажатым в щипцах угольком, запахло паленой кожей и чем-то кисло-горьким, но кроме ожога, черно-бордового, сочащегося сукровицей, девушка от пламени ничего не получила. Выходит, не так уж всемогущ Р’глор, думалось ей с каким-то злорадством. Но у королевы Селисы на это нашелся свой ответ:
- Владыка Света не принимает тебя! – патетично взвыла она, обливаясь слезами. Ширен так и не поняла, по кому плачет ее мать – по ней, по себе или же по Владыке Света. – Он отверг тебя, отверг! Маленькая угрюмая грешница, если бы ты истинно верила, ты бы исцелилась!
- Владыка Света сохранил жизнь вашей дочери, - когда заговорила жрица, королева умолкла резко, словно ей заткнули рот, - это ли не самый прекрасный, самый ценный дар?
От фанатично преданной и обожающей улыбки матери, которую она подарила Мелисандре, Ширен замутило. Девушка ушла, не оборачиваясь, и Пестряк преданно, как собака, посеменил за своей принцессой.
- На дне морском у двух русалок муж один, я знаю, я-то знаю. Любит только их милорд, да, милорд, да, милорд. Третью не хотите ли? Нет, милорд, нет, милорд.
Ширен слабо улыбнулась нелепой песенке шута, усаживаясь перед зеркалом, но в этот вечер так и не дотронулась до своей коросты, хотя руки тянулись ковырять, царапать, щупать. Глупо все это и зря, серая хворь не проходит просто так. Но, несмотря на все угрозы мейстеров, болезнь так и не вернулась, чтобы завершить начатое.
Зато в Вестерос возвратились Таргариены и драконы.
Станнис Баратеон тому совершенно не обрадовался. Пока шла война он мог сколь угодно величать себя королем – мало кто рискнул бы протянуть руки к Стене в долгую зиму, но теперь угроза его короне стала особенно явной. Дракона не остановит ни метель, ни пурга. Поначалу Станнис только отмахивался, называя всю эту суету блажью и бабьими сплетнями, пока на горизонте в свинцово-сером небе не появились две черных точки. Они стремительно росли, разбивая надежду, что это лишь вернувшиеся почтовые вороны.
Вороны ведь не ревут и не изрыгают пламя.
- Они не отнимут мой трон, - проскрежетал Станнис, обнажая меч. Клинок пылал, освещая полутемную горницу и мрачные лица советников и дозорных. – Ни мальчишка из канавы, ни шлюшка табунщика! Вестерос мой!
- На дне морском трон изо льда, я знаю, я-то знаю, - пропел вслед королю Пестряк, сжимая холодную руку Ширен. Королева Селиса рыдала – то, что драконы готовились напасть на Черный Замок, явно не говорило о милости Р’глора. Она взывала к Вадыке Света, тянула руки к огню так близко, что на бледной коже вскакивали волдыри. Жрица ушла вместе с королем, а принцесса замерла у окна, глядя, как ее отец седлает коня, как бьется на знамени огненное сердце с оленем Баратеонов.
Когда девушка увидела Станниса в следующий раз, он был пешим и закованным в кандалы, а над Черным Замком кружили два дракона. Это значило, что больше Ширен не принцесса, и королевству ее отца пришел конец.
Пришел вместе с новым королем.
Селису и Ширен вывели во двор, где сын Рейгара Таргариена и его тетка выносили приговор Станнису Баратеону. Леди Селиса кинулась к мужу, расталкивая солдат, но рослый дозорный удержал ее. От криков матери девушке хотелось зажмуриться, зажать уши руками.
- Вы не смеете! Владыка света накажет вас! Всех вас! Освободите истинного короля, слышите? Слышите?! Где леди Мелисандра? Что вы с ней сделали?!
- Матушка… - Ширен пыталась успокоить мать, но Селиса оттолкнула ее и кинулась на новую королеву, юную и прекрасную. Прежде чем она успела хотя бы коснуться Дейнерис Таргариен, с неба на леди Селису обрушился огненный дождь. Женщина закричала, вспыхнув ярко, как свечка. – Матушка!
Ширен бросилась к катающейся по земле матери, принялась отчаянно сбивать огонь и не заметила, что и ее платье занялось пламенем. Девушку хватали за руки, силились оторвать от леди Флорент, что-то вопили на разные голоса, но она не чувствовала даже боли в обожженных руках. Она опомнилась, когда горящее тело ее матери накрыли тяжелым плащом, душа жадное пламя. Ширен подхватили на руки и понесли прочь, подальше от тела леди Селисы и плененного отца. Хотелось плакать, но слез не было. Девушка задыхалась в сухих рыданиях, не зная даже, кто и куда ее несут. В темницу, как дочь узурпатора и мятежника? На что она завоевателям, уродливая, отмеченная серой хворью… только бы с батюшкой и Пестряком не случилось ничего дурного…
- На дне морском русалки плачут кровью, я знаю, уж я-то знаю…
Ширен не заметила, что расковыряла корку на изуродованной болезнью щеке, и вместо слез по ее лицу и пальцам струится кровь.
Королю и королеве ее представили только через три дня. В Дозоре было неважно с нарядами, поэтому девушка одела простое платье из черной шерсти. Ее отец уже был в большом чертоге, когда черные братья привели туда Ширен. Станнис Баратеон казался дряхлым стариком, жизнь в нем едва тлела, а в покорно опущенной голове едва угадывался отголосок его былой горделивой осанки. Ширен поискала взглядом Мелисандру, но красный силуэт жрицы больше не горел среди присутствующих. Неужели она погибла? Или ушла? Раньше бы девушка порадовалась тому, а теперь… тонкий звон бубенцов заставил Ширен вздрогнуть. Она огляделась в надежде увидеть Пестряка, но дозорный с длинным скорбным лицом осторожно коснулся ее локтя:
- Это сани, миледи. Шута вашего никто не видел с момента того… несчастья с королевой… то есть с леди Селисой.
Девушка на это могла только кивнуть.
Рядом с королевой она почувствовала себя еще более уродливой, совершенной дурнушкой, чьи недостатки вспыхнули ярче рядом с хрупкой красотой Дейнерис Таргариен. Ширен смотрела на королеву с плохо скрываемой завистью. Она должна ненавидеть Мать Драконов, ведь из-за нее мать погибла, а отец в цепях, но у принцессы… теперь уже у леди Баратеон не было сил на злобу и ярость. Ей хотелось, чтобы все поскорее закончилось.
Но когда она увидела короля, в груди болезненно кольнуло, измученное скорбью сердце забилось быстро-быстро и жарко. Эйгон Таргариен был… непохож на других. Ширен ни у кого не видела таких густо-лиловых глаз, волос, отливавших белым серебром на фоне оливково-смуглой кожи. Девушка впилась в него голодным взглядом, даже позабыв на мгновение и о сгоревшей заживо матери, и о пропавшем шуте. Король обратил свой взор на Ширен, и она, вспыхнув, запоздало поклонилась. Юноша улыбнулся ей слабо, с чуть заметной жалостью, а вот его серебряная королева нахмурилась, поджав губы. Рука Ширен взметнулась к лицу, спрятала в ладони уродливую коросту, вспухшую и потемневшую.
