– То есть вы хотите сказать… – нахмурился Вячеслав Иванович.

– Чтоб они подавились этими деньгами, – неожиданно резюмировал Ковригин. – Верите ли, и так все самому приходится, сам доглядываю, где кто обмануть может, хитрю, интриги строю, запугиваю… А они мне говорят: место занимаешь. Предлагали у меня на участке коноплю сеять. Не сами, конечно, не по повестке, так, ребят своих подсылали… Угрожали, говорили, обагрит, дескать, твой чернозем кровушкой. Хрен им с маслом, а не конопля! Не на того напали. Ну, вот теперь и злобствуют. Корову у меня лучшую после этого убили. Выжить меня хотят! Ну а я не уйду. Я тут жил и жить буду, их всех еще переживу. И детей еще нарожаю, и они на моей земле закончат, что я начал! – вошел в раж Ковригин.

Помолчали. Выехали на бугор, стали осторожно спускаться – внизу в деревьях завиднелись первые дома центра, и блеснуло солнце на маковке непременной церкви.

– Эх, – тоскливо сказал Ковригин, озирая горизонт, – кабы вся эта земля моя была… Я бы не то что этот центр, я, пожалуй, и пол-Москвы бы прокормил. – А здесь что? Мерзость запустения. Трактора на полях ржавеют. Техники нет. Денег в деревне нет. Живем натуральным хозяйством… Площади пропадают незасеянные, непаханые. Сеют на них дрянь какую-нибудь кормовую… Убирать-то кому? Коровник раньше был – развалился. Ветер гуляет, стекла повынесли, рамы, двери… Баню строить хотели – начали даже, – да кирпич разворовали в процессе… Мост через речку деревянный снесли, бетонный строить стали – так год по сваям перескакивали, а машинам и вовсе не проехать… Иной раз такое зло берет! И ведь сами же во всем виноваты…

– Вот что, – сказал Вячеслав Иванович, вздохнув. – Вы ко мне, как будете в Москве, заходите, поподробнее расскажете… Что у вас тут с коноплей происходит. Очень это неприятно слышать, хотя, конечно, кое о чем мы в Москве тоже догадываемся… Главное, чтобы у вас примеры были настоящие, факты, а не догадки или слухи. И пожалуйста – хоть всю местную администрацию посадим.

– Век буду Бога молить! – обрадовался Ковригин. – А вы ко мне приезжайте, – сказал он, – накормлю, напою, порыбачим… Баньку истоплю. Пожалуйста!

Николай Петрович Ширяев, заместитель начальника районного отдела милиции, низенький, полный и лысоватый человек, с лицом, покрытым мелкими бисеринками пота, сидел у себя в плохо проветриваемом кабинете и глушил горячий чай с лимончиком, знатно помогающий от жары. Когда день переваливал за половину, можно было приступать к принятию ежевечернего «Жигулевского». Страсть к пиву была у Николая Петровича семейственная. Отец его пиво пил бочками, брат тоже непутевый… Знать, от какого-нибудь польского или немецкого предка досталось.

Весь районный отдел милиции по летнему времени щеголял в синих рубашках с коротким рукавом.

В обшарпанном помещении несло застоявшейся кислятиной. По коридору бродила беременная кошка. Делать было, как всегда, нечего, но Николай Петрович предпочитал протирать штаны на работе, чем выслушивать дома жалобы супруги и ее родителей.

Дверь открылась, и к Ширяеву заглянул Ваня Жаворонков, славящийся на всю округу необыкновенно оттопыренными ушами.

– Петрович! – сказал он. – К тебе люди из Москвы!

Николай Петрович удивился и вытер лысину несвежим платком.

Отодвинув Ваню, в кабинет вошел крупный лысеющий человек с важными повадками, а за ним еще какой-то моложавый рыжий хлюст и с ними почему-то местный подкулачник Ковригин, угрюмо смотревший на Николая Петровича исподлобья, – их разделяла давнишняя неприязнь.

– Вячеслав Иванович Грязнов, – внушительно представился старший из гостей. – Начальник Московского уголовного розыска. А это Денис Андреевич, мой племянник, юрист.

– Э-э, очень приятно, – протянул ошарашенный Ширяев, вылезая из-за стола. Прибывшие были, правда, в изрядно помятой и запачканной грязью одежде, но держались солидно – сразу было видно, что большие шишки. – К нам какими судьбами? Садитесь, пожалуйста, – спохватился он, указывая на разнокалиберные и шаткие стулья.

– Благодарствуйте, – важно произнес Грязнов, усаживаясь. Николай Петрович мельком взглянул на Ковригина, соображая, не в нем ли причина визита, много ли он успел наябедничать столичному начальству, и удивляясь только: неужели начальник МУРа сам будет заниматься такими ничтожными делами, как разбор жалоб какого-то частного предпринимателя?

– Вот наши документы, – продолжал гость, выкладывая на стол удостоверение. Молодой последовал его примеру.

– Что вы, что вы! – замахал руками Николай Петрович. – Вы меня обижаете, неужели я своих так не вижу? Добро пожаловать.

Однако документы взял и внимательно их осмотрел.

Неприятный хлюст-племянник в углу фыркнул и пробормотал что-то насчет того, кого считать своими, а кого нет, причем явно с тем намеком, что гусь свинье не товарищ. Но Николай Петрович решил погодить обижаться, сперва надо было поглядеть, с чем начальство пожаловало и не грозит ли это ему какой неприятностью.

– Это не для проформы, – пояснил Вячеслав Иванович. – Дело завести немедленно. У вас тут безобразия творятся, порядка никакого, честному человеку от своего имущества на пять минут отойти нельзя. Обокрали нас! В вашем районе. В первый раз в моей жизни! Я этого терпеть не намерен. Что же скажут о нашей милиции, если вор может безнаказанно обокрасть начальника МУРа?

Грязнов посвящал Николая Петровича в цель своего визита, но причина показалась заместителю начальника райотдела мелкой, нестрашной, даже выставляла начальство в таком, что ли, смешном свете, что Николай Петрович воспрянул духом и почувствовал себя гораздо увереннее. Это неприятно, подумал он, что машину у Грязнова сперли именно в его, Николая Петровича, подведомственном районе. Это ведь беспокойство… Скажут еще, что он виноват, развел у себя беспредел. Однако ничего страшного. Если начальство настолько беспечно относится к собственному автотранспорту (виданное ли дело – в России оставлять машину без присмотра!), местный райотдел обвинять не в чем.

– Да, не повезло вам… – притворился он сочувствующим. – Давно у нас таких случаев не было, тц-тц-тц… Может, чайку?

– Спасибо, пили, – коротко отвечал столичный начальник, хмурясь.

«Наябедничал все-таки, гад, – подумал Николай Петрович, замышляя планы мести Ковригину. – Погоди у меня… А, собственно, он-то что тут делает?»

– Обокрали и меня, – пробасил угрюмо Ковригин, как бы расслышав невысказанный вопрос. – Дом ограбили. Все унесли. Видеокассеты верните мне, больше ни о чем не прошу!

– У господина Ковригина украли не только материальные ценности, – пояснил Денис из угла, – но и духовные. Эти видеокассеты были дороги ему как память…

– Ага, – покивал понятливый Николай Петрович, – надо же, беда-то какая! И что за напасть? То не воруют, не воруют, а тут на тебе! Ну что ж… Заявленьице тогда напишите, который владелец машины, возьмите вот бумагу, ручку… И вы, гражданин Ковригин, тоже напишите, что у вас. А машина редкая, не волнуйтесь, постараемся найти…

– Уж постарайтесь. И телефон свой мне запишите… Я лично проконтролирую, как расследуется дело. Ну и вы мне, если что, сообщайте. Это я не столько о машине говорю, сколько об ограблении в доме Ковригина. А то как бы вы со служебным рвением по моему вопросу все остальные свои дела не забросили.

– Конечно, конечно, об чем разговор! – сказал Николай Петрович, бледнея от злости, подсовывая одновременно под локоть Грязнову бумагу и ручку.

– Это ведь опора наша, – продолжал развивать мысль Грязнов. – Такие фермеры. Именно на страже интересов этих образцовых граждан мы и должны стоять. И город они кормят, и налоги платят. И все это в таких трудных условиях… Так… Ну вы, собственно, не стесняйтесь, приступайте к делу, а я, с вашего позволения, тут пока посижу. Мы ведь вам не помешаем? Давно я при снятии показаний не присутствовал…

Пришлось Ширяеву скрепя сердце вести разговор с Ковригиным при свидетелях. Позвал он Жаворонкова, чтобы тот протоколировал, и начал вежливо, внимательно: