Но это уж было чересчур. Где же Аконт? Аконт на яхте «Искатель», ушедшей в неизвестном направлении, с ним красавица, а сюда он привез вот этого пирата. С этими словами он снял с него жилет и особые брюки на застежках, покрывавшие костюм, и представил его во всем блеске первоначального наряда, во всем вооружении, заменив предусмотрительно стальные клинки картонными (но это не нарушало картины, так как их не было видно).

— Скажите, это последняя тайна?

— Почти, — сказал Макс, и в углах его губ зазмеилась улыбка.

— Моего терпения, — сказал ректор, — до завтра не хватит. Разрешите сейчас созвать узкий кружок выдающихся знатоков тех областей знания, о которых вы упоминали. Кстати, тут есть, в научной командировке, единственный в мире знаток эпохи пиратов.

Последнее замечание не совсем понравилось Максу. Все ставилось в зависимость от этого единственного знатока — ибо такова психология толпы, все равно, как бы высока ни была квалификация ее членов — довольно одного слова — и ты осмеян. А иногда тысячи компетентных слов отскакивают, как мячи, от стены слепой веры в чудо.

Делать было нечего. Раз игра начата, надо ее продолжать.

Через три часа начался доклад. Макс добросовестно изложил все, что видел и слышал от Аконта и геолога, стараясь обходиться без отсебятины, — она могла бы исказить рассказ.

Когда двухчасовый доклад был окончен, Максу трижды пришлось повторить, что он кончил. Зал задвигался — но ни единого хлопка: точно какое-то оцепенение охватило слушателей.

— В чем дело?

Из третьего ряда поднялся человек: волосы на голове коротко острижены ежиком, ясная проседь, чисто выбритый, в пенсне. Обращаясь к Максу и слушателям, он произнес:

— Разрешите обнажить пирата до пояса.

«Каверза», — подумал Макс. Он начинал сильно, до дрожи, волноваться; стоило большого напряжения воли не выдать волнения.

Макс начал раздевать пирата. Руки дрожали. Это могло выдать его беспокойство. Поэтому он «в целях полной объективности» предложил раздевание проделать сказавшему.

Тот спокойно подошел к пирату, обнажил его до пояса, осмотрел спину, а затем, обратившись к зале, следившей за всем происходившим с затаенным дыханием, сказал громко и отчетливо:

— Да, это подлинный пират, — и, повернув его спиной к аудитории, показал знак под левой лопаткой. Это был треугольник с рассеченными углами. На скрещении линий, деливших углы, было темное пятно величиной с мелкую серебряную монету.

Затем, обратившись к Максу, он попросил разрешения сказать аудитории пару слов.

У Макса от волнения пересохло в горле; он хотел что-то сказать, но смог лишь промычать; только кивком головы вышел из неловкого положения. Руки и все туловище были сведены — точно они были чужие.

Он не расслышал даже речи — в ушах звенели слова «подлинный, подлинный». Ухо Макса уловило только следующее:

— У этого объединения — род пиратского ордена — центр был на острове Ло-Хо, а все члены ордена получали вот эту метку. Я случайно наткнулся на эти данные в одной испанской летописи.

Затем, обратившись к пирату, он сказал несколько слов на старинном английском наречии. Пират ожил. Глаза забегали, и он начал говорить и говорить, как могут говорить только люди, скованные долгим молчанием. Он говорил минут пять, страстно жестикулируя.

Когда он кончил, знаток пиратов обратился к аудитории и сказал:

— Я не вдаюсь в объяснения геологические и прочие — это дело специалистов, но могу заверить, что в остальном, по моим материалам, описание, данное докладчиком, целиком соответствует действительности.

Заседание было объявлено закрытым.

Трудно описать переживания, переливавшиеся по аудитории. В этот вечер много людей безмолвно пожимали руку Максу — многие пожимали пирату.

Он чувствовал себя именинником и безостановочно о чем-то говорил.

На следующий день пресса поставила Макса и Аконта в центре внимания всего мира. Полгазеты было занято докладом и интервью.

Макс, наконец, получил от правительства своей родины предложение возможно скорее вернуться домой. Он не заставил дважды повторить это предложение. На ближайшем пароходе члены экспедиции отплыли.

Проводы носили исключительно торжественный характер. В сотнях снимков Макс, Икар, Лора, Пират и Нос облетели весь мир. В течение ближайшего месяца не было ни одного журнала, где хотя бы одна страница не была посвящена им.

На пароходе Макс и его спутники продолжали оставаться в центре внимания, а щедрость Макса, его крупные пожертвования научным обществам, были предметом многочисленных разговоров.

Приезд на родину был триумфальным шествием, а прием на месте превзошел по торжественности все, что Макс когда-либо себе представлял.

Сообщения радиоагентства, лекции, доклады и интервью, передававшиеся по радио, совершенно сбили с толку мистера Нильсена и весь экипаж «Разведчика». Инженер понял теперь, откуда Черный дядя знал все ходы и выходы на острове и чего он искал, бродя по целым дням.

Но где были сокровища, которые, как теперь несомненно, вывез «Искатель»? Вот это представляло очередную загадку. Теперь все верили в свое близкое спасение, тем более, что в своем последнем радио Макс извещал мир и их, что через шесть месяцев он с новой экспедицией будет на острове.

Яхта «Искатель», выйдя из порта, обогнула материк и остановилась в открытом океане в том месте, где была назначена встреча.

Было жарко, воздух был раскален, и отсутствие ветра делало жару еще более несносной.

Вся жизнь была у радио. Там Макс, здесь экипаж жили одной жизнью и переживали одни и те же волнения.

Когда радио передавало доклад и Аконт услышал слова «да это подлинный пират» — он был так же взволнован, как и Макс на докладе.

Две каюты были соединены и из них сделан зал. Там стоял громкоговоритель. Из этого зала заставляла уходить только вахта. Но работавшие в смене так нервничали, что пришлось расставить несколько громкоговорителей. Они сокращали время; делали менее чувствительной даже жару.

Известие, что Макс уже на родине, было встречено громким — «Ура!» — и маршем, кто во что и на чем горазд.

«Искатель» жил душой на материке. Капитана качали при каждом упоминании его имени — старик ходил ежедневно именинником. Ему не терпелось. Он готов был тронуться — даже шепнул об этом Аконту.

— Разве Макс потерял ваше доверие? — ответил ему на это Аконт.

Да, он понял всю несуразность своего предложения. Надо терпеливо ждать.

Приближался день встречи, вернее, день, с которого начиналось ожидание встречи.

Красавица жила общей жизнью. Она начинала понимать, что ее объяснение ошибочно и, по-видимому, все произошло иначе. Но ее чувства к Аконту уже опередили всю научную часть происшествия. Она гордилась Аконтом, как некогда гордилась могуществом того пирата, которому принадлежала. Чутье говорило ей больше, чем ум. Аконт был главный, и это кружило голову. Она не отходила от него.

Утонченностью ласки она не уступала современным женщинам, а внимание и заботы, какими она окружала Аконта, могли сравниться лишь с исключительной заботливостью Генриха.

Орел страдала глубоко. Она не претендовала на чувства Аконта. Ведь она же сама делала то, что должно было погубить его; ведь только счастливый случай оставил его в живых.

Как вырвать это из прошлого? Как стереть из памяти? Каким каленым железом можно вытравить это из сознания?

Да, но любовь, такая любовь, которая залила ее сейчас всю; разве эта любовь не имеет права на прощение? Разве безграничное, беспредельное чувство, которое владеет ею, не имеет права на забвение прошлого?

Аконт был чрезвычайно внимателен, ласков, но и только. Она ловила глазами каждый его взгляд. Лежа, прежде чем заснуть, она перебирала в памяти все сказанное им, восстанавливала все его жесты… но… нет, это не то.

Теперь она была одета по-женски и все свое жалованье пустила на туалеты, чтобы быть одетой не хуже красавицы — и она достигла в этом отношении многого. По внешности она не уступала красавице. Темная, она была так же прелестна, как светлая красавица, и матросы заглядывались на нее все чаще и чаще. Но для нее существовал лишь один недоступный Аконт.