Вирт вдруг замер, взглянув своими маленькими чёрными глазками на высохшем лице в сторону Марии, остановившейся напротив старой покосившейся могилы с уже стёршимся именем и датой, заросшей высокой тёмно-зелёной вялой травой, пригнувшейся чуть ли не к самой чёрной рыхлой земле с мелкими серыми камешками плоской формы.
— Этот мир… почему она жила в нём? — обхватив плечи дрожащими от холода руками негромко спросила девушка.
— Многие мечтают покинуть этот мир и жить в своём, придуманном, идеальном, полным изяществ, а не лишений и боли… в таких мирах воплощаются самые лучшие мечты и надежды… отец Виктории создал этот мир, чтобы забыть утрату жены и сына, но слишком поздно понял, что уже зависим от него, как и его дочь. Поэтому он изменил главного героя на другого человека, а сам после уехал, надеясь, что маленькая Вика вернётся к нормальной жизни, впрочем, что и случилось. Но под конец жизни она начала вспоминать прошлое, явно не собираясь умирать, поэтому медленно перенося своё сознание в этот Мир Азриэла. Так что неудивительно, что во всех нас она видела героев книги своего отца, в итоге и умерев в мире Грёз, который так бережно хранила все эти годы… признайтесь, порой вы наблюдали, как она говорит о несуществующих вещах или, смотря на вас, произносит совсем другие фразы. Чужие, незнакомые, ни как не связанные с вами… болезнь прогрессировала все эти годы, так что когда она умирала, то ей казалось, что окружают её вовсе не родные люди, а придуманные из сказок отца. Впрочем, она и умерла с книгой в руке на последней странице…
Еле оторвав взгляд от могилы, чувствуя, как внутри словно камень осел, да так и не хочет срываться, она вновь взглянула на Вирта, словно дожидавшегося от неё какого-то ответа, вопрос которого она прослушала ещё давным-давно. Да, пусть бабушка и забыла её имя самой последней, но после этого как смотрела… с каким-то благоговением, жалостью и переплетением страха. Странное чувство, особенно от родного человека, которого ты знаешь чуть ли не всю жизнь.
— В детстве она рассказывала мне сказки, — наконец произнесла Мария хриплым, надтреснутым голосом, чувствуя, как в горле начинает неприятно першить, — про другие миры… про великих людей, которых никогда не было, про подвиги, которые никогда не происходили, про множество жизней… я уже не помню их, да и вряд ли когда-нибудь вспомню, но одна история мне запомнилась навсегда. Не знаю, связана ли она с этим Миром Грёз, в котором она в последнее время жила, но там говорилось о звере, который впал в спячку из-за людей, и который якобы пробудится от чьих-то слёз… старая история, но ещё тогда я представила себе этого зверя, и его образ порой является ко мне во снах… могучий, всезнающий, которому можно довериться, и только ты собираешься это сделать, как он пропадает. Странный сон, и, я уже вряд ли вспомню, когда видела этого зверя в последний раз.
— Знаете, некоторые учёные всерьёз думают, что сон — это и есть машина для путешествия в параллельные миры. Только переносится туда наш разум, а не тело, и из этих путешествий мы порой вспоминаем лишь фрагменты. И, если однажды наука всё же возьмётся за это, люди могут запросто перемещаться в эти параллели при помощи своего разума, жаль только, что не многие в это верят… а вот отец Виктории в это верил. Да и там, в том Мире Азриэла, говорилось, что путешествовать надо не телом, а разумом, слушать сердце и доверять душе, и только тогда возможно будет совершить тот самый переход… хорошая теория, только вряд ли её кто-то придерживался. Гениев порой по ошибке называют безумцами, хоть в том мире их зовут куда более красивыми именами — кудесниками…
— Вы и вправду верите во весь этот бред? — вдруг прервала его девушка, даже невольно поморщившись от стали и холода в собственном голосе. — Моя бабушка была больна Эскапизмом, и вылечить её было невозможно. Она отреклась от этого мира, погрязнув в своих мечтах из-за детской психологической травмы, и её можно понять, а не строить догадки насчёт этой чёртовой книги, написанной моим прадедом. Лично я её не читала, и не собираюсь даже открывать. А вы доктор, и должны понимать, что не спасли своего пациента, хотя вас об этом просили неоднократно, но вместо этого вы всё это время пытались вжиться в тот свихнувшийся мир. Книги созданы для того, что бы на время отвлекаться от настоящего мира, но не жить в выдуманном постоянно. Вот и всё.
Доктор вздохнул, достав из кармана очки с круглыми линзами и алую бархатную тряпочку, осторожно протерев их и только после аккуратно надев на сломанный когда-то в детстве неровный нос, не обращая внимания на мелкие капли, что с каждой секундой всё больше и больше обрамляли тонкие стёклышки, делавшие его каким-то старым учёным, в чьих глазах отражалась чуть ли не вечность.
— Тогда кто такие писатели? Люди, что отреклись от настоящего и теперь живут вымышленным? Знаете, как становятся писателями? Порой они хотят заглушить боль, часто душевную, придумывая целый мир, в котором будут воплощаться все их мечты и задумки, в котором они смогут жить по-настоящему, а не горбатиться на общество… отец Виктории как раз таки забылся в одном из таких миров, но он вернулся сюда, в реальность, пусть и не надолго, но идея вновь побывать в Мире Азриэла захватила его настолько, что он решился на отчаянный шаг: раз и навсегда остаться там. Но как это сделать, если Забытый Город появляется раз в десять лет? Отыскать его невозможно: его просто не существует в нашем мире, а вот найти лазейку вполне возможно. И он её нашёл, но она оказалась не так идеальна, как хотелось бы… он ожил свой мир окропив своей же кровью. А Виктория берегла этот мир до конца, но и её не стало, зато она успела оставить завещание… вы не против, если я прочту его?
Вновь вынув из кармана ещё нераскрытый конверт и небольшой ножичек, он легко распорол жёлтую от старости бумагу, вынув такой же лист с уже сухими, ломающимися при неаккуратном движение, уголками, и осторожно развернул его.
— Этому письму ровно десять лет, — подняв глаза как-то странно произнёс Вирт и начал читать: — «Я, Виктория Лидер Грардер, в возрасте семидесяти девяти лет, находясь в здравии и полностью контролируя свои мысли и желания… в случае своей неизбежной смерти завещаю всё свое имущество, чем бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, Марии Свелс Кралс»… И, в общем то, это главная часть завещания. А значит, вам в наследство, а так как вы уже совершеннолетняя, переходит дом вместе с озером и все ценные сбережения, накопленные за всю жизнь умершей… и ещё, это уже она попросила меня за пару дней до своей кончины.
Запустив рук под пиджак и нащупав там что-то твёрдое, он осторожно достал пожелтевшую от старости с загнутыми краями книгу с некогда красивой, но выцветшей обложкой золотисто-голубого цвета, где ещё различались завитушки букв и, вложив в неё письмо, протянул Марии.
— Она просила вам передать лично первое, оригинальное, издание Мира Азриэла — Песнь ласточки. Вторая рукопись и её личный дневник находятся в её спальне, найти которые вам вряд ли составит труда. Возьмите, теперь это по праву ваше.
Спустив с губ тёплый белый пар, девушка осторожно протянула руку, сжав пальцы на шершавой книге и взглянув на старую обложку с ещё различимым названием из золотистых буковок, и только после вновь на доктора.
— То есть, я могу с ними делать всё что угодно? Даже сжечь? — осторожно спросила она, всё ещё держа книгу и слыша, как мелкие капельки барабанят по мягкому переплёту.
— Это уже вам решать, но, да, вы можете её сжечь, если вам будет так угодно. Но эта единственная книга, в которой якобы осталось послание от отца Виктории. Так что решайте: сохранить её или похоронить.
Вновь оттянув галстук и сделав не такой уверенный кивок, Вирт удалился, почти бесшумно ступая тяжёлыми ботинками по скрипучему щебню, поправляя свои очки с круглыми линзами и раскрывая чёрный траурный зонт, слыша, как по нему барабанят мелкие капли вновь начавшегося дождя. Оторвав от него взгляд, Мария вновь взглянула на старую книгу, сдавив её со всей силы пальцами и всё же сунув в просторный карман плаща, отдёрнув тёмный шарф из мягкой, но всё равно колючей шерсти, чувствуя, как прохладные капли дождя проникают через рыжие вихри волос, дотрагиваясь своими ледяными пальцами до головы и заставляя морщиться то ли от холода, то ли от странного предчувствия, возникшего почти сразу, как только она дотронулась до этой «Песни ласточки».
