Я пытался поговорить с ним, заставить его понять, что я не расскажу о… Джуди.

Но он лишь указал на мою койку.

Утром я увидел, что Марио сложил все эти вещи для нас, чтобы мы взяли их с собой. Комплект одежды для каждого ребенка. Три новых рюкзака, которые были нагружены водой и белковыми коктейлями с соломинками (которые в дороге смогут пить даже Макс и Нико).

И он почистил наши ботинки и маски.

Он заботится о нас, но при этом заставляет нас уйти.

Нико очень хорошо воспринял новость.

Он просто кивнул и сказал:

— Вы дали нам больше, чем обещали, и мы благодарны.

К тому времени как мы все подготовились, я заметил, что Нико передал Марио письмо. Я не слышал, о чем они говорили, но я был уверен, что это письмо для Джози. Не понимаю, почему Нико решил, что Марио может встретиться с Джози. Скорее всего, она найдет нас на дороге. Но, думаю, что стоит подготовиться.

После того, как Марио показал Нико все вещи, которые давал нам, тот поблагодарил его еще раз.

— У вас есть веревка? —спросил его Нико.

— Для чего? — спросил Марио.

— Я хочу каким-то образом соорудить, своего рода, носилки для Макса. Я думал, что могу как-то привязать его к моей спине.

При этом, Марио притих.

— Ну, я подумал... может быть, Макс останется здесь, со мной.

Нам понадобилась секунда, чтобы осознать его слова, и затем группа с отвращением отшатнулась, словно старика вырвало или что-то такое.

Улисс вскрикнул, Батист завопил, а Сахалия начала кричать.

— Я понимаю, что вы не хотите оставлять его. — Марио пытался громко возразить, но это было бесполезно. — УСПОКОЙТЕСЬ! — крикнул он. — Я знаю, что вам всем не нравится идея, но, может быть, Максу хотелось бы остаться. Почему бы нам не спросить его?

Сзади, Макс слабо прокричал:

— В аду — ни за что.

И таким образом, до Марио Сиетто, наконец, дошло, что мы были группой, которую невозможно разделить.

Мы шли.

Лучше, чем раньше. Во-первых, дорога была довольно ровной и прямой. Еще мы отдохнули, хорошо поели, и на нас была новая одежда. Ботинки старые, но одежда новая.

Марио поведал Нико, в каких домах микрорайона можно найти коляску. К тому же Нико нашел хорошую коляску. Прогулочную коляску. Если Макс и чувствовал себя неловко, продолжая путь, как младенец, он не упомянул об этом. Он был закутан в сине-оранжевый денверовский плащ-дождевик, который дал нам Марио.

Мы шли по дороге называемой Ган-Клаб-роуд, которая казалась отчасти зловещей, но местность там была плоской и скучной. Просто миля за милей ничего. Никаких домов или зданий или стоянок для отдыха.

Разумеется, на автомагистрали и вокруг нее находились машины, а машины пугали. Кто-то мог прятаться в них, поэтому мы подходили к каждой из них с осторожностью. Но в основном они были покрыты плесенью, и все было спокойно. Было безлюдно.

Ган-Клаб-роуд проходит неподалёку от шоссе 470, так что, когда мы оказались рядом с шоссе, то увидели некие скопления машин на обочине, но это было замечательно.

Мы шли, и шли, и шли. Сначала в моей голове были мысли. Но потом мои ноги тащились, тащились, тащились по дороге так ритмично, что мой мозг перестал формировать мысли.

Все, что было — одна нога перед другой.

Мы могли жить. Мы могли умереть. Но казалось, что мы никогда не остановимся.

Через много часов, Улисс попросил Нико рассказать историю о миссис Вули.

— Я не могу, — сказал Нико.

— Но почему? – спросил Макс.

— Из-за этого я сильно расстраиваюсь.

— Я знаю, почему, — произнес Батист, немного запыхавшись от нашего темпа. — Ты думаешь, что она умерла.

— Нет! — запротестовал Улисс. — Миссис Вули?

— Пожалуйста, Нико, пожалуйста? Я так устал, — пожаловался Макс.

— От чего ты устал? – огрызнулся я. — Тебя везут в коляске!

— Черт. Ладно, все, замолчите! – проговорил Нико. Его голос, поступающий через передатчик в воздушной маске, прозвучал холодно.

— Миссис Вули поедет той же дорогой, по которой мы идем, — сказал он.

— А на чем поедет? – спросил Макс.

— На фургоне.

— Каком фургоне?

— О, Боже мой... она будет за рулем... КИА Спортвэн.

— Красном? — спросил Макс. — С люком на крыше?

— Красном, с люком. И она скажет: «Я просто собиралась вас забрать из дома мистера Сиетто. Я знала, что он позаботится о вас, пока я раздобуду этот фургон».

— А все-таки, как она раздобыла фургон? – спросил Макс.

— Ну, вот и причина, почему она так долго добиралась.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Батист.

— Ей нужно было заработать деньги, чтобы купить фургон.

— Что она потом будет делает? — спросил Макс.

— Я не знаю, — ответил Нико.

Ему необходимо было затолкнуть коляску наверх по небольшому склону, а сырая земля создавала ему неприятности.

— Может быть, она ворует их у людей, — сказал Макс.

— Или, может быть, она вырыла яму и поймала в ловушку каких-нибудь людей, — добавил Батист.

— Бррр, проехали, — отрезал Нико.

На некоторое время стало тихо.

А я просто думал, и шагал, шагал, шагал.

— Сколько еще? – спросил Батист или Макс или Улисс.

— Недолго, — ответил Нико.

Это происходило примерно раз двадцать.

Шаг, и еще, и еще.

Улисс начал тихонько плакать.

Это был не плач, скорее он требовал внимания. Просто отчетливое нытье.

И вдруг раздался голос Сахалии.

У нее был хороший голос, такой высокий и скрипучий, как у панк-рок девушки.

Я полагаю, что это была рок-песня, но по ее одинокому голосу на ветру, это было нелегко определить.

Вот слова:

Ну, теперь я сидел

на полу в том баре.

На том грязном полу

где сидел я.

И ко мне подошел

Мой старый товарищ

И встал на колени

возле меня.

Она ушла и бросила,

Плакал я вслух.

Я думал, я просто

безнадежный случай.

И поэтому друг мой

проклинал ее имя.

И затем ударил

меня по лицу.

Он сказал: «Вставай, вставай, вставай, парень.

Встаешь сейчас, парень, встаешь!

Что ушла навсегда, я слышал, знаю.

Но ты не сегодня, не сегодня умрешь.

Нет, ты не сегодня умрешь».

Он проводил меня к выходу,

на улицу.

Ледяной воздух

мое горло обжег.

Я сказал: «Позволь мне горюниться».

Он в ответ рассмеялся на то.

Затем он схватил

меня за пальто.

И произнес:

Боль — это хорошо,

Жечь будет боль

и сильным сделает тебя.

Но лишние страдания,

это для слабых.

А потом он заставил

меня петь свою песню.

Я сказал: «Встану, встану, встану. Я встану!

Встану сейчас, уже встаю!

Она ушла навсегда, мне грустно, знаю.

Но я не сегодня, не сегодня умру.

Нет, не сегодня умру».

Она повторяла припев, а я пел вместе с ней, также как и другие. Мы пели тихо, чтобы наши голоса не разносились слишком далеко по темному воздуху — я чтобы наши голоса не разносились слишком далеко по темному воздуху — я не уверен.

Это была легко запоминающаяся песня. В какой-то степени поднимающая настроение, и в то же время грустная.

У Сахалии словно был талант в выборе правильных песен в нужные моменты. Вот чего бы я никогда не смог бы.

Я думал об этом все время, пока мы шли. Я думал о Сахалии. Она сильно изменилась, с того времени, как я ее знаю. Сильно изменилась за короткий промежуток времени, как мне показалось. Может быть, я тоже изменился. Это, конечно же, возможно. Но эта Сахалия мне нравилась гораздо больше, чем прежняя.