– Это единственное, что осталось в память о моей матери, – сказал я, вытирая кровь с верхней губы.

Выражение лица Хастейна смягчилось. Он молча кивнул. В его сочувственном взгляд из-под светлой челки отразилась моя скорбь – он потерял обоих родителей в очень юном возрасте.

Лагерь скандинавов представлял собой временный форт, возведенный в кольце свежей насыпи на широком плато, коронующем один из холмов, которые возвышались над обширной пустошью. Силуэты заостренных жердей, пронзающих воздух, виднелись на фоне кроваво-красных полос вечернего неба. Мы въехали в ворота.

Лошадей привязали вокруг корыта с водой. Дальше мы шли пешком по дощатому настилу. Подрагивающее пламя костров возносилось к звездам. По краям просторной круглой площади в пределах насыпи открывались ровные ряды сероватых палаток высотой в человеческий рост. Они стояли на приличном расстоянии друг от друга, а с восточной стороны довольно большое пространство и вовсе пустовало. На первый взгляд создавалось впечатление, что лагерь предназначался для проживания более чем пятисот воинов. Ильва была в нем единственной женщиной. Вокруг костров развернулось какое-то оживленное празднество. Многие воины уже валялись на земле в полубессознательном состоянии, другие орали, ругались или боролись в сумерках.

Когда мы оказались в центре лагеря, где дощатый настил пересекался под прямым углом с точно таким же, Ильва куда-то увела Беллу. Бьёрн Железнобокий и Хастейн понимающе переглянулись. Мой юный соглядатай подвел меня к палатке, над входом в которую скрестились две вырезанные из дерева драконьи головы.

Внутри сидел мужчина, склонившись над тлеющими углями. Он вырезал узор на деревянном посохе. Его одежда была сшита из тончайшего льна желтого и красного цвета, накидка скреплена золотой булавкой. Гладкие темные волосы длиной чуть ли не до середины спины аккуратно сплетены и заколоты жемчужной пряжкой. Пять до блеска отполированных серебряных браслетов блестели на его левой руке, на правой же был надет всего один, но весил он, вероятно, не меньше, чем все остальные, вместе взятые. Браслет был мастерски изготовлен и изображал двух переплетающихся змей с высунутыми раздвоенными языками.

– Мы привели одного из местных, – обратился к нему Хастейн. – Он говорит на нашем языке и владеет полезными для нас сведениями.

Обитатель палатки поднялся и повернулся к нам лицом. Я невольно задержал дыхание, ибо никогда еще не встречал более красивого и харизматичного человека. Он был стройным, мускулистым, на полголовы выше нас с Хастейном. Его черная борода была аккуратно подстрижена. Безукоризненную правильность черт лица подчеркивал единственный шрам, бледной полосой пересекавший лоб от левого века.

– Разве Бьёрн Железнобокий не должен был перебить всех до единого? – Чернобородый с досадой отбросил в сторону посох и воткнул нож в ножны. – Он не имеет права пренебрегать данными ему приказами.

– Этот сакс говорит по-нашему, – возразил Хастейн. – Соплеменники собирались повесить его, но не успели: им помешало наше появление.

– Его должны были повесить? – Чернобородый утратил интерес к непослушанию Бьёрна Железнобокого и спросил у Хастейна, уставившись на меня: – Но за что?

– Я пытался узнать это у мертвецов, но они промолчали.

Это была шутка. Но чернобородый воспринял ее всерьез.

– И как мертвецы должны были тебе ответить? Ведь они мертвые. Лучше бы ты поинтересовался у него самого. Сакс, скажи, почему соплеменники хотели тебя повесить?

Скандинавы ждали моего ответа. Но я крепко стиснул зубы.

– Кажется, ты утверждал, что он знает наш язык? – спросил чернобородый.

– Он не особо распространяется о себе, – объяснил мое молчание Хастейн.

Чернобородый принял к сведению эту информацию. Прошло немного времени.

– И почему же его собирались повесить? – вновь спросил он, словно забыв о прежнем ответе.

– Понятия не имею, – как ни в чем не бывало, сказал Хастейн. – Но Бьёрн Железнобокий рассчитывает, что он может пригодиться нам в качестве провожатого.

– И каким же образом, если он немой?

– Он не немой. Он говорит на нашем языке.

Чернобородый вновь погрузился в размышления.

– А почему саксы хотели его повесить?

Хастейн в очередной раз терпеливо объяснил, что провинность, за которую меня приговорили к наказанию, ему неведома, но Бьёрн Железнобокий расценил, что вряд ли это имеет отношение к моему знанию местности.

– Наверняка он лошадиный вор или просто разбойник, – в конце концов пришел к заключению чернобородый. – И, если так, совершенно не разумно оставлять его в живых.

Тут я начал понимать, почему Бьёрн Железнобокий попросил Хастейна объяснить вождю мое присутствие в лагере. Седобородый воин не желал тратить много времени на то, чтобы донести до предводителя нехитрое сообщение.

– А если он лошадиный вор или разбойник, – терпеливо отвечал Хастейн, – значит, поможет нам отыскать верховых лошадей и церковное серебро. Кстати, он уже обмолвился кое о каких сокровищах, что хранятся в монастыре, куда он может нас отвести.

– А вдруг это лишь западня?

– Перед тобой простой крестьянский парень. Каким образом он может загнать в ловушку пять сотен вооруженных до зубов воинов?

– Но ведь односельчане по какой-то причине приговорили его к виселице?

– Само собой, на то была причина, но, как ни крути, нам ничего о ней неизвестно.

– То есть ты и впрямь не знаешь, за что его собирались повесить?

Тут я взглянул на Хастейна с нескрываемым недоверием, но он проигнорировал мой взгляд.

– Я действительно не знаю, за что его собирались повесить, – подтвердил он.

Чернобородый смерил меня долгим мрачным взглядом.

– Я не собираюсь рисковать, связываясь с подобными типами. Повесь его!

Хастейн прикладывал все силы, чтобы сформулировать вежливый ответ.

– Я думаю, – медленно начал он, – что Бьёрн будет не согласен с таким решением…

– Бьёрну надо учиться делать то, что приказано, – прервал его чернобородый. – Он должен был полностью истребить население деревни, а он почему-то возвращается с этим олухом. Но ярл – это я, и я говорю: повесь этого сакса.

Хастейн ничего не смог возразить на безапелляционный приказ. Я должен был сам спасать свою шкуру.

– Высокочтимый хёвдинг, – приступил я к делу, – как может столь жалкий раб представлять опасность для столь могущественного повелителя? Позволь мне для начала продемонстрировать свою полезность, прежде чем ты примешь решение лишить меня жизни.

Чернобородый в сомнении молча переводил взгляд с меня на Хастейна.

– А ведь он говорит по-нашему.

– И впрямь! – воскликнул Хастейн.

Чернобородый подошел ближе и рассмотрел меня со всех сторон, словно я был хромой лошадью, которую ему пытались подсунуть.

– Знаешь ли ты, сакс, кто я такой? – спросил он наконец.

– Нет, – ответил я, – зато я знаю, что меня зовут Вульф, и что я сын вёльвы. Так что самым умным с твоей стороны было бы не ссориться со мной.

Его взгляд стал совсем пустым, пока он пытался осознать мои слова. На мгновение мне даже показалось, что я переусердствовал. Но он вдруг закинул голову назад и громко рассмеялся над моим предостережением.

– А ты не из робких, – улыбнулся он, обнажив ровные зубы. – И мне это нравится. Только Вульф – вовсе не имя. Это звук, который издают, когда выпили лишнего и хотят малость освободить желудок.

Он ждал моей реакции на оскорбление; стану я защищать свою честь или отступлю, как побитый пес? Я выбрал нечто среднее.

– Имя не должно стать преградой между нами, – изрек я. – И то, что я собираюсь поведать, с лихвой компенсирует мою природную дерзость.

Он поглаживал ухоженную черную бороду, продолжая с оживлением меня рассматривать.

– Никакой ты не дерзкий, – рассудил он. – Ты бойкий на язык, а у нас за это легко могут перерезать шею. И пока этого не произошло, расскажи-ка мне обо всем, что тебе известно.