Так на далекой, затерявшейся в плавнях речушке прозвучал тост во здравие всех охотников земли. Мы ждали бурю, и мы се получили. Утром наш дом дрожал и скрипел от ветра. Редкий, колючий снег больно бил в глаза. С мутным рассветом начался пролет. Тысячи пернатых, неизвестно где обитавших до этого, застлали небо. Швыряемые ветром, они, натужно махая крыльями, устремились к югу. Утки были всюду. Слева, справа, над нами, на разных высотах. Они неслись подобно лавине, напролом, не боясь ни нас, ни наших выстрелов. Зрелище, которое мы наблюдали, стоило всех наших бед и лишений! Ничего подобного никто из нас никогда не видел. Сначала мы суетились, бегали с места на место, но скоро устали и успокоились.
Основная масса уток летела над кромкой берега, и мы было направились туда, но не дошли, устроившись на половине пути в зарослях камыша. Снег пошел гуще, и утки спустились еще ниже. Подавив в себе охотничью страсть, я взялся за фотоаппарат. Затвор раз за разом отщелкивал кадры, и все же, как ни волнующа была картина пролета, мне больше запомнилась другая. На фоне утиных стай стояли мои друзья. Охотники, каких мало, они стояли опустив ружья, безмолвно провожая покидающих родную землю птиц. Нужно было очень любить эту землю, чтобы так ее беречь. У них осталось больше тысячи патронов, и они могли бы их расстрелять, но на берегу Ханки стояли люди, живущие не одним днем.
Те утки, которых мы подобрали, устраивали нас вполне. Не хватало десятка гусей — этой редкой охотничьей добычи, но мы еще надеялись ее заполучить. Все чаще небольшие табунки этих желанных птиц появлялись в воздухе, но проходили они, как на зло, в стороне от нас. Возвращаясь к дому, мы заметили, что наши лодки как-то высоко поднялись над пирсом. Ветер гнал воду с Ханки, и она поднялась почти на полметра. Вокруг дома появился разлив. Мы оттащили лодки подальше от воды и пошли пить чай.
Даже через закрытые окна мы услышали крики гусей и раздетые выскочили наружу. Большой табун птиц летел прямо над домом. Появляясь из снежной пелены, они, как призраки, так же неожиданно пропадали в ней. Так и не согревшись, как следует, мы полезли в метель караулить гусей. Метели, собственно, не было. Был штормовой ветер, редкий снег, дождь и опять снег. В этой круговерти оставаться долго было невозможно, и нам часто приходилось бегать в дом греться.
К полудню снег и дождь прекратились, но ветер усилился. Упреждения при стрельбе стали невообразимыми, и мы несколько раз промахнулись по гусям. Лёт уток начал стихать, но все же их шло еще очень много. Устав от ветра, я забрался за подветренную сторону дома. Почти тотчас же слева раздался гортанный крик, и над камышами появилась стая гусей. Я сжался в комок — гуси шли прямо на меня, но перед самым домом они взмыли вверх, и я торопливо вскинул ружье. После пяти выстрелов два гуся упали в воду, и я побрел за ними. Налетевший молча табун закричал прямо надо мною. От неожиданности я шарахнулся в сторону, поскользнулся и упал. Правая нога, руки и ружье мгновенно покрылись коркой льда. Стараясь достать гусей, я вдруг увидел, что суши вокруг осталось совсем мало.
Вода неудержимо прибывала. Нагоняемая в Сунгач, она утопила его берега, все ближе подбираясь к дому. От ревущей Ханки нас отделяла только узкая полоска возвышающейся гривы, но и она становилась все тоньше и тоньше. Еще не осознанная тревога вкралась в душу. Я забежал в дом, торопливо переоделся и снова выскочил наружу. Но что это? В воздухе стояла звенящая тишина! Именно звенящая, потому что в ушах еще звучал свист ветра, которого не было. И даже не тишина, а какая-то пустота: пропало все живое, исчезли звуки. И вдруг со стороны Ханки донесся приглушенный гул. Мне показалось, что линия горизонта приподнялась и стремительно понеслась на меня. Разбрызгивая воду, к дому бежали Моргунов и Власов, а за ними, догоняя, неслась бросившаяся через гриву Ханка. Опоздай они на несколько секунд, и эта охота стала бы для них последней. Волна, упустив свою жертву, жестко хлестнула по дому. Со звоном вылетели стекла, рухнула с потолка штукатурка — дом угрожающе заскрипел.
Снова бесновался ветер и колотил наши беспризорные лодки о вывороченный пирс. Береговые мели и грива разбивали волны озера, и все же добраться до лодок было трудно. Мы застраховали Илью веревкой, и он побрел к пирсу. Когда он подал нам концы от лодок, мы подтянули их к дому с таким расчетом, чтобы лодки не придавило, если наша хижина начнет рассыпаться. От удара волны дом перекосился, в комнатах появилась вода. Вторая волна обязательно доконала бы его, а мы с тревогой - этого ожидали. Взобравшись, на крышу дома, мы увидели безрадостную картину. Ханка затопила берег на десятки километров. Сознание того, что до суши так далеко, тревожило. В случае гибели дома лодки представлялись ненадежным убежищем. — Что-то деда Мазая не видно, — с тоской промолвил Димка. В этот момент мы действительно были похожи на зайцев, застигнутых врасплох половодьем. Часам к трем ветер начал стихать, появился из воды берег, и мы облегченно вздохнули. Собираясь уже слезать с крыши, я заметил на севере какую-то колышущуюся темную ленту. Спустя несколько минут мы видели, что это летят несметные стаи гусей. И странное дело: растянутые по всему горизонту, они в какой-то точке собирались и бесконечной длинной вереницей тянулись вдоль берега Ханки. Тысячи могучих птиц с криком летели в двухстах метрах от нас. На их крыльях шла зима.
Давно наступила ночь, ушла в Ханку вода, а в морозном воздухе, под звездным небом все звенели голоса птиц. Ночью мы ворочались от холода, не в силах согреться даже в спальных мешках — израненные стены плохо держали тепло.
Утром, выйдя наружу, мы зажмурились от ослепительного блеска вокруг. И Сунгач и Ханка лежали скованные льдом. Ошеломленные, мы молчали, не в силах произнести ни слова. Один раз в пятьдесят лет замерзает Ханка так рано и быстро, и нужно же было, чтобы это случилось при нас. Путь на Лузанову сопку был отрезан. Да и не только на сопку — мы вообще оказались отрезанными от людей. До ближайшей деревни было сорок километров пути болотами. Нужно было уходить, но каким образом забрать лодки и снаряжение, мы не представляли.
Часов в десять утра мы уходили с Сунгача. За плечами у нас одни только ружья — все остальное в доме. Дорога вела берегов Ханки, на котором изредка встречались заброшенные домики пастухов. Километров через двадцать перед большим, пересекавшим дорогу болотом мы присели отдохнуть. Наше внимание привлекли два трактора с тележками, появившиеся на противоположной стороне возле стоявших там стогов сена. Сено они почему-то брать не стали, а направились через болото к нам. Каково же было наше удивление, когда мы увидели за рычагами тракторов наших сунгачских знакомых — Брагина и Ланового! Они махали нам руками и смеялись, но за грохотом двигателей ничего нельзя было разобрать. Наконец они подъехали к нам.
—Живы?!—спросили они.
—Живы! — ответили мы.
—Тогда порядок. Садитесь!
Славные парни! Они не забыли о нас и после бури поехали выручать. Механик дал приятелям тракторы, но никак не мог понять, кем же мы им приходимся. Да, никто из нас не состоял ни в каком родстве — все мы были просто охотниками и провели всего лишь две ночи под одной крышей.
Часа через три, погрузив лодки и все свое имущество, мы прощались с Ханкой. Молча стояли и смотрели на нее. Падал крупный пушистый снег. Пришла зима.
