– Видишь?

Он взялся за ребрышко на тарелке. Оно было темным, явно приготовленным на гриле, и в капельках густого соуса барбекю.

– Неплохо, – признала я, пытаясь не улыбаться, пока он ел ребрышко. Мы не готовили дома пишу, которую принято есть «нецивилизованно». Когда, у вас липкие пальцы, грязные лица и куча костей, оставленных на фарфоровом блюдце. Мама предпочитала употреблять белок из богатого на омега–3 филе лосося или из безвкусной жареной куриной грудки. – С чего это ты так проголодался? Ты провел десять лет своей жизни в равнодушии к еде, а тут ты внезапно решил стать настоящим американцем и наесться так, будто это последний день в твоей жизни.

Я отложила вилку и приступила к булочке с моего подноса. Еще теплая из печи, булочка разламывалась слоями мягкого теста.

– Знаешь, как много я сделал за день? Я умираю от голода. Мне нужна еда. Мне нужно подкрепить силы. Чтобы завтра день был таким же продуктивным.

Он махал едой, из–за чего несколько капель соуса упали на стол и на его светло–голубую футболку... где были пятна от грязи, травы и ещё черт знает чего.

– Если ты так потрудился, то съешь и мою.

Я подвинула к нему свой поднос, оставив себе половину булочки, потому что она была хороша. Я не мучила жаб и змей весь день, но я разгрузила целую машину, привела в порядок наше жильё и поучаствовала в крайне малоэффективной демонстрации использования спасательного жилета. Так что я заслужила половину булочки.

– Можно мне посидеть с друзьями?

Он поднял руку и помахал ею.

Все те же мальчишки помахали ему в ответ.

Я кивнула головой в сторону шумной компании.

– Убирайся отсюда. Побалуйся немного.

Гарри уже был готов вскочить со своего места и забрать свой поднос, но остановился.

– Немного, – повторила я. – Чтобы потом было просто разобраться. Никак иначе.

Гарри на секунду задумался.

– Договорились.

Поспешив по столовой так быстро, как только мог, чтобы не уронить поднос, он со скрипом затормозил. Когда он оглянулся на меня, на его лице застыла нерешительность. Я покачала головой.

– Все хорошо, – сказала я так, чтобы он услышал. – Повеселись со своими друзьями. Кроме того, скоро появятся мама и папа, – я махнула вилкой на пустой стол, за которым сидела, стараясь сохранить позитивное выражение лица.

Может, ему и было только десять, но он видел меня насквозь.

– Финикс...

– Гарри, – сказала я как можно решительнее. – Иди. Повеселились. Лови момент.

– Не упусти день, – улыбнулся он, а затем поспешил к своим друзьям.

Теперь, когда Гарри ушел, я снова погрузилась в раздумья. В отличие от моих родителей, я переключилась на другую тему.

Может, я его и не знала, но Кэллам был не такой, как все.

И это мне в нём нравилось. Или я уважала его за это, потому что с Кэлламом мне не стоило употреблять слово «нравится». Оно подразумевало под собой некую возможность, а с уважением все было просто и ясно.

Да, в этом был смысл.

Вздохнув, я принялась теребить кусочек булочки и делать вид, будто тот факт, что только я сидела тут одна, не заставлял меня чувствовать себя как под микроскопом, который передавали из рук в руки.

Я заерзала на месте и огляделась. Вокруг стола пусто. Слева тоже. И справа. Вот вам и семейный лагерь. Не то чтобы меня это заботило, но если мои родители не собирались принимать участие во всем этом, то почему мы не могли вернуться домой, к моим друзьям, где я привыкла сидеть одна?

– Можно присяду? – крупный парень в футболке лагеря Кисмет сел на то место, откуда убежал Гарри. Эта футболка не была такой же небесно–голубой, солнечно–желтой или зелёной, как трава, что я видела ранее. Она была кислотной и, судя по ее виду, не раз стиранной, тонкой, как бумага. Такую вещь многие давно бы уже выбросили в урну или порезали на лоскуты после столь продолжительной носки.

– Валяй, – наконец ответила я, хотя он ясно дал понять, что присядет в любом случае. По крайней мере, я больше была не одна, хотя, взглянув на него, я уже не была уверена, что он – лучшая альтернатива.

Средних лет, волосы стянуты в низкий хвост, ряд кожаных браслетов от запястья до трети предплечья. Может, я встретила первого хиппи в своей жизни. Настоящего хиппи, не фанатика, которыми была заполнена вся Калифорния.

– Я рад, что ты и твоя семья наконец здесь, Финикс. Ты не представляешь, как долго я пытался заставить твоего отца приехать к моей горе.

Его голос соответствовал его внешности: сначала грубый, но потом мягкий.

Мне не нужно было читать имя, вышитое у него на груди.

– Бен? – мой голос звучал так же удивлённо, как я себя чувствовала. Последний раз, когда я его видела, я была маленькой девочкой, но человек напротив меня не выглядел таким, каким я его запомнила. Тогда он отдавал предпочтение деловым костюмам и крутым тачкам и всегда ходил с телефоном в руке.

– Ага, я знаю. Выгляжу так же, как в последний раз, что ты меня видела, да?

Он сжал свою футболку и потряс головой так, чтобы «хвостик» качнулся из стороны в сторону.

Я откусила немного от булочки.

– Почему вы уехали из Калифорнии и оставили работу? Папа почти не говорил об этом, – спросила я. На самом деле, папа говорил об этом достаточно, начиная и заканчивая тем, насколько сумасшедшим был Бен, что бросил доход в семь цифр и предпочел с трудом жить в семейном лагере посреди Ничего в США.

Бен оглядел всю столовую так, будто в ней заключался ответ на мой вопрос. Не совсем.

– Потому что осознал, что жизнь – это не генеральная репетиция. Лучше, чтобы все вышло сразу, потому что ничего нельзя переиграть.

– Оу, – только и смогла сказать я. Я не понимала этого. По крайней мере того, что он добровольно ушел от цивилизации… туда, чем можно было описать лагерь Кисмет.

– Где твои родители? – он вытянул руки на пустом столе.

– Скорее всего, в коттедже, – пожала плечами я и сделала глоток молока.

– Они читали хоть одну из брошюр, что я присылал им в течение десяти лет?

Бен вытянул свои руки еще раз и снова оглядел шумную столовую.

– Это семейный лагерь. Тот, в котором люди вместе и ведут себя как семья.

Я снова пожала плечами. По–видимому, наш разговор теперь принял такой оборот: он протягивает руки, а я пожимаю плечами.

– На самом деле, вот так мы себя и ведём.

Я указала вилкой на пустой стол и ещё раз пожала плечами. Если я буду продолжать в том же духе, то уже с утра у меня будут болеть плечи.

– Может быть, вы ведёте себя так в Калифорнии. Но сейчас вы здесь. Время что–то изменить.

Я сдвинула брови.

– Что же такого невероятного в этом месте, если вы думаете, что люди, привыкшие есть в разных комнатах в разное время, вдруг соберутся вместе, чтобы съесть тарелку рёбрышек и жареных бобов?

На этот раз плечами пожал Бен.

– Потому что ты в лагере Кисмет.

Я закрыла глаза, чтобы не показывать, как далеко они могли закатиться.

– Давайте угадаю. Тут нас ждёт «наше призвание»? – процитировала я строку из стертой в конец брошюры Гарри. Дико избитая фраза.

Бен безмолвно глядел на меня пару секунд с долей улыбки на лице.

– Наше призвание всегда нас ждёт. Оно прямо впереди нас, всегда. Иногда нам просто нужно место и время, что бы вспомнить об этом.

Я заерзала на скамье.

– А что если это и есть мое призвание?

Я обвела взглядом пустой стол.

Бен склонился вперед. Его глаза были темно–карими, но в тот миг казались светлыми.

– А что если нет?

Я отвлеклась на поднос. Возможно, я должна была задать Бегу тот вопрос, который должна была задать родителям, но не верила, что они бы сказали мне правду.

– Почему вы разрешили нам остаться здесь на все лето бесплатно?

Бен сцепил руки.

– Потому что хочу. Потому что могу. Потому что у вас были нелегкие времена, и вам нужна передышка. Потому что я прошу оказать мне услугу, оставаясь в этом старом коттедже, чтобы туда не въехало семейство енотов и не установило там свою власть.