Коули в глубине души считал, что хорошая пища может быть собрана вместе и употреблена без всякой последовательности и разбора, хотя никогда не сообщал об этом вслух.

Теперь предстояло подобрать основное блюдо, и он заколебался между говядиной с густым соусом из грибов и каперсов и фирменным произведением его ресторана – ломтями жирной свинины, тушеной с баклажанами, помидорами и луком. Весь фокус был в том, что в качестве кипящей основы для овощей и мяса использовали мелко порезанный, настоянный на легком вине чернослив. От этой особенной пропитки незамысловатая на первый взгляд еда приобретала незабываемый и никогда не приедавшийся вкус, очень нравившийся завсегдатаям его ресторана. Вот и он сейчас решился на этот выбор и, поставив тарелки на поднос, направился в зал.

Там он садился за один из столиков переднего ряда, и заканчивавший работу бармен приносил ему два высоких бокала пива. Датского. С плотной и пушистой, как взбитые сливки, пеной.

Миссис Коули всегда не одобряла такой обильный ужин на сон грядущий.

– Когда-нибудь это плохо кончится, вот посмотришь, – частенько говаривала она.

– Когда-нибудь обязательно кончится, – бодро соглашался супруг и с аппетитом наворачивал.

Сегодня жена присела на соседний стул и довольно проговорила:

– Может быть это случайность, но в последние дни посетителей стало больше, зал каждый раз почти полон.

– Да, – подтвердил Коули, – и это очень заметно по выручке. – Он отхлебнул из бокала и продолжил. – Знаешь, кого сегодня привел с собой Гамильтон? Хьюза, того мальчишку, чья мать повесилась лет двадцать назад. Помнишь?

– Конечно, помню. – Приятное выражение на лице старой женщины сменилось на беспокойное. – Она ведь незадолго до этого приходила к нам просить работу. – Миссис Коули посмотрела в пол и, помолчав слегка, пошевелила седой головой. – У нас тогда было место… может быть, стоило пойти ей навстречу…

У Коули от возмущения вилка с куском свинины застыла в воздухе.

– Ты понимаешь, что говоришь, а?! Ты понимаешь?! Пустить сюда распутную женщину, которую весь город считал позором? Да мы бы всегда были маленьким задрипанным заведением, куда никто бы не заходил кроме пьянчуг и случайных проезжих!

– Конечно, – кротко согласилась жена и добавила: – Она плохо поступила, связавшись с этим мексиканцем.

– С грязным поденщиком, оборванцем! Только самая последняя шлюха могла поселить у себя такую шваль!

– О, прошу тебя, не горячись и не говори таких слов.

– Шлюха!.. И я никогда не скрывал того, что об этом думал, – уже более спокойно добавил Коули, возвращаясь к еде. – А знаешь, из мальчишки вышел толк. Кто б мог подумать, он стал ученым, в разных странах побывал. – Коули отпил из бокала и сообщил уже совсем довольным голосом: – Ему наш ресторан очень понравился. Он даже попросил меня расписаться на нашей фирменной салфетке – говорит, что коллекционирует салфетки всех первоклассных ресторанов. Вот так-то!

Вечер совсем оттеснил сумерки, но на безлюдной зеленой улице с симпатичными особнячками было светло от окон и фонарей, отблески которых достигали газонов и цветочных кустов перед домами. Люди в домах отужинали или еще сидели за столами, кто-то был в городе, в кино, у друзей, как в доме с потухшими окнами, к которому вприпрыжку шла небольшая девочка, возвращаясь домой с музыкальных уроков. Размахивая скрипичным футляром, она весело и чуть карикатурно напевала что-то из той немецкой классики, которой ее только что усердно пичкали.

Поравнявшись с неосвещенным особняком, она толкнула небольшую калитку и, продолжая напевать, направилась по дорожке к крыльцу. На середине девочка внезапно остановилась и посмотрела в сторону на газон с высокими в человеческий рост кустами чайной розы.

– Ой, здра-сьте, кто к нам пожаловал, – растягивая слова, произнесла она, потом положила на землю скрипку и подбежала к кустам. – Ну-ка, ну-ка, – она скрылась за кустами. – Ай!!.. Что это?! – Она тут же стремительно выскочила, отбежала к дорожке и удивленно посмотрела на руку. – Зачем… как больно… ой!

Девочка растерянно поглядела вокруг, в надежде на помощь, но дом смотрел на нее темными глазами.

И что-то страшное вместе с болью зашевелилось внутри у ребенка. Из глаз вдруг ручейками побежали слезы.

– Мама… мамочка… – жалобно позвала она в пустоту и заспешила на непослушных ногах к дому. Но у крыльца ее качнуло, и потеряв направление ребенок остановился. Тут же качнуло сильней, повело в сторону и бросило на землю. Маленькое тело попробовало приподняться, дернулось сбоку набок… дернулось еще и через несколько секунд застыло. Дом смотрел на это равнодушными черными окнами, на улице не было ни машин, ни прохожих, и странные розовые кусты не шелохнули ни одним своим листочком.

Поначалу, вернувшись домой, Гамильтон находился в отличном настроении. Они прекрасно посидели, все было на классном уровне, и Гильберта так хорошо было видеть после стольких лет.

Хотя такие встречи наводят и легкую грусть, потому что прикасаешься к далекому прошлому, как ко вчерашнему дню. Двадцать лет миновали, а он сейчас помнит все так пронзительно ясно, что страшновато делается. Это уже не память, а ощущения. Непосредственные и неотличимые от тех, что были тогда.

Как будто он еще сегодня утром отправился в школу, а вот сейчас, вечером, присев на край стула, думает о том, что нужно сделать завтра.

Что часть предметов можно не учить – его недавно спрашивали по ним и завтра наверняка не спросят… Что надо побольше работать на баскетбольных тренировках, с такой техникой, как сейчас, ему не удержаться в основном составе и могут посадить на лавочку для запасных… На ночь не забыть выучить очередную порцию в двадцать французских слов… потом мама просила его, наконец, постричься… и, черт возьми, надо как-то прекращать это безобразное издевательство над Гильбертом. Это уже хамство, а не шутки. И скотина Барток заводит всех остальных. Неделю назад, когда Фрэнк попробовал с ним мирно по-приятельски поговорить, тот посмотрел на него зло и нагло и заявил, чтобы Фрэнк не лез куда не надо, не то хуже будет. Фрэнк не стерпел такой угрозы, и если бы их сразу не растащили… Нет, так ничего не добьешься – Барток выше на целую голову и сильней…

Зазвонил телефон, но Гамильтон не сразу его услышал, только третий сигнал вывел его из оцепенения.

– Вы еще не спите, шеф? – говорил сержант Фолби. – Тут одна очень скверная история.

– Что именно?

– Погибла девочка, подозрение на змеиный укус. Дочь Уолтера, директора нашего городского госпиталя.

– Как это случилось?!

– Они с женой были в гостях, а девочка возвращалась с музыкальных уроков. Ну, и в саду на их участке… укус в руку.

– Нужно срочно поднять всех полицейских и прочесать окрестности, предупредить жителей вокруг.

– Прошу прощения, шеф, но я уже отдал такой приказ.

– Спасибо, Майкл, молодец. – Гамильтон на секунду задумался. – Знаешь что, если в ближайший час поиск ничего не даст, надо его прекратить и сделать новую попытку утром, тем более, жители предупреждены, и ночью змея не опасна.

– Хорошо, шеф, я понял. Черт побери, ведь ни одна змея не заползала в город за много лет! Говорят, их и в пустыне-то осталось мало. К тому же ей надо переползти автостраду – чего ее понесло?

– Не знаю, Майкл, в природе всякое бывает. Труп девочки отправили на экспертизу?

– Да, в госпиталь, в патанатомическое отделение. Но сцена была ужасная, миссис Уолтер, она не хотела отдать нам тело, пока муж не затолкал ей в рот какие-то сильные таблетки… несчастные люди!

Гамильтон хорошо знал эту семью. Мэри Уолтер была тремя годами младше него и училась вместе с его сестрой. Теперь он вспомнил, что сестра крестила девочку, а он сам недавно заезжал к ним в дом по какому-то делу к Биллу и разговаривал о музыке с десятилетней Джейн. Веселый талантливый ребенок, и так вот… Ему самому страшно об этом думать, а что же сейчас чувствуют несчастные родители – Мэри, Билл?