Время закончилось.

— Живым он нужен, придурок! — сквозь пелену боли пробивался голос отца Бульвайса. — Приведи его в чувство.

Не хочу открывать глаза. Не буду. Но меня заставили, опять облив водой и встряхнув оплеухой.

— Господин инквизитор, даю вам последний шанс.

— Идите… к демону в задницу… — я еле ворочал языком.

Он встряхнул у меня перед лицом письмом.

— В таком случае придется взяться за вашу подружку. Девицу Хризштайн.

Тревога пробилась сквозь отупение боли. Если они доберутся до Лидии, будет плохо, очень плохо.

— Вам это… не поможет. Она…под покровительством… вояга.

— А мне плевать. Или ты говоришь, где Завет, или я посылаю за ней своих ребят.

— Я… не знаю, где он, — выдохнул я, безнадежно понимая, что не смогу его остановить.

— Господин, давайте я его… — громила смотрел на меня с такой ненавистью, что я понял, что до утра не доживу.

— Он мне нужен живым. Эта стерва готова обменять его на Завет. Если она конечно вообще знает, где документ. Она знает, господин инквизитор?

Только не это! Лидия ведь не собирается в самом деле отдать его? Громила тыкнул в меня пальцем:

— До завтра может подохнуть…

Я скосил глаза вниз и увидел, что рана на правом боку глубокая, в ней хлюпала мерными толчками темная кровь.

— Ну так перевяжи его, не хочу рисковать!

Один из подельников оторвал от валяющейся на полу мантии кусок ткани, свернул его и грубо заткнул рану, унимая кровотечение. Кажется, задета печень.

Под утро у меня начался бред. Явь и кошмар воспоминаний сплелись в единое целое, и я снова увидел себя в Асаде. Видел горящие ненавистью глаза мятежников, их безумные измученные болезнью лица, чувствовал смрад горящих живой плотью костров и слышал леденящие душу крики и плач… Силуэт отца Бульвайса в моем сознании обрел лицо лидера мятежников, что стоял напротив меня в казематах захваченной тюрьмы. Он требовал, чтобы я отрекся от веры, чтобы признал преступления Святого Престола. В его перекошенном от ярости лице не было ни капли милосердия, но ему важно было заставить меня уступить. Жалкий безумец, он обвинял Святой Престол в гибели своей семьи во время эпидемии, в бездействии церковников, проклинал их и рыдал. Моя жалость к нему ярила его больше любого сопротивления, и я начал шептать молитву покаяния и прощения несчастной души, потерянной во мраке безумия.

— Прекрати! — заорал он. Зыбь кошмара дрогнула и расступилась, являя лицо отца Бульвайса…

— Говори, что задумала твоя полюбовница! Зачем она все рассказала воягу?!?

— Увы, я не его полюбовница, святой отец, — раздался насмешливый голос Лидии. Почему она преследует меня даже в предсмертном бреду, отчего не оставит в покое? Знакомый цветочный аромат ее духов перебил вонь горящей плоти, а ее слова звучали громче криков пытаемых, она неумолимо вытесняла кошмар, заменяя его на более страшную явь. Зачем она подставляется так глупо? Я застонал, однако следом услышал возмущенный вопль епископа:

— Да что же происходит? Объяснитесь, отец Бульвайс!

Я приоткрыл глаза и увидел смутные фигуры Лидии, епископа, городских стражников, что вязали головорезов, капитана Лунтико, угрожающе двинувшегося в сторону отца Бульвайса. Горько усмехнулся, понимая, что для меня уже все равно поздно, но по крайней мере преступники не уйдут от ответа. Лидия уставилась на меня, ее взгляд вдруг стал жестким и злым, она заорала:

— Он ранен! Скорей, помогите мне!

Попытался сказать ей, что она опоздала, но не смог выговорить ее дурацкую фамилию. Облик Лидии поплыл в мареве, я ощутил, как дрогнула перерезанная веревка. Лишившись опоры, рухнул беспомощно в ее объятия, и меня накрыла милосердная темнота.

Солнечный свет пробивался даже сквозь плотно сомкнутые веки. Кто-то бесцеремонно щелкнул меня по носу.

— Глаза открывайте, хватит уже изображать из себя спящего красавца! — этот голос будет преследовать меня даже после смерти. За что я так провинился, Единый? Почему ее пустили в больницу? Почему я не могу умереть спокойно?

Нехотя разлепил глаза, и разом пришло страшное осознание того, что я не в больнице и полностью раздет, а Лидия сидит на постели и разглядывает меня, склонив голову. Попытался подняться, но ее прохладная ладонь легла мне на лоб и легко удержала голову на подушке.

— Да лежите уже!

— Почему я не в больнице? Какого демона, почему раздет? Где Завет? — говорить было сложно, в горле пересохло, а страшная слабость не давала даже возможности подняться.

— Столько вопросов, господин инквизитор…

Она похоже и не думала мне отвечать, подтянула к себе поднос с остро пахнущей спиртовой настойкой, смочила в ней чистую тряпицу и принялась обрабатывать мои раны на лице. Всего лишь тонкая ткань накрывающей меня простыни отделяла мою наготу от Лидии, но ее это нисколько не смущало.

— Вы, господин инквизитор, невероятный болван. Я тоже хотела бы задать вам пару вопросов. Почему вы позволили себя схватить? Я ведь вас предупреждала насчет отца Бульвайса и кардинала. Зачем полезли геройствовать? Возись теперь с вами.

Я отвернул голову к стене, понимая, что ответов не получу, но Лидия недовольно придержала меня.

— Раздеты, потому что то искромсанное тряпье, что было на вас, годится только на помойку. Хотя знаете? — она улыбнулась. — В вашем похищении есть приятная малость. Эта дурацкая мантия так изгваздана, что ее даже на помойку выкинуть стыдно. Надеюсь, вы не скоро закажете себе новую…

Она бесцеремонно откинула простынь с моей груди.

— Прекратите!

— Что прекратить? — удивленно спросила Лидия, взяв новую тряпицу и смачивая ее в спирту.

— Это все бесполезно. Зачем вы меня мучаете? У меня задета печень, я все равно умру. Оставьте в покое и позовите отца Георга, мне надо его видеть, — я попытался натянуть ткань обратно, но она равнодушно отвела мою руку.

— А лекарь, что осматривал, думает, что у вас всего лишь пара порезов, неглубокое ранение по касательной мышц живота и большая кровопотеря. Он наложил швы. Но завтра вы сами будете иметь удовольствие оспорить его диагноз и выразить свое категорическое несогласие жить. А пока он предписал обработку ран и перевязку, мнительный вы мой!

Спиртовая настойка немилосердно жгла порезы, но Лидия даже глазом не повела. Поразительное равнодушие к чужой боли!

— Почему тогда я не в больнице? Где Завет? Что вы с ним сделали?

— Вообще-то, я вам жизнь спасла, господин инквизитор. И будьте уверены, потребую должок обратно, — она провела пальцем у меня по груди, повторяя контур священной татуировки, и я мгновенно покраснел, понимая, что полностью во власти безумицы. — О, у вас не всю кровь выпустили, раз еще можете краснеть?

Лидия взяла ножницы и откинула ткань еще ниже, живот неприятно охладил поток воздуха.

— Остановитесь! Вы не можете… Пусть перевязку сделает кто-нибудь другой, слышите?

Она на секунду замерла, потом покачала головой и начала разрезать старую повязку.

— Вы всерьез считаете, что я не видела голых мужчин ранее? Или думаете, что могу увидеть у вас что-то новое? — насмешка в ее голосе обжигала щеки.

Я закусил губу и отвернулся к стене, понимая, что спорить с ней бесполезно и унизительно. Я у нее в плену, и моя свобода ограничена не четырьмя стенами, а немощью собственного тела. Почему церковники так просто позволили ей забрать меня? Ведь если я под подозрением, и Завет все еще не найден, то отцу Валуа выгодно держать меня в больнице под присмотром. Или же?.. Лидия уже сняла старую повязку и теперь накладывала новую с пахнущей календулой мазью. Она фиксировала повязку, обматывая ее вокруг туловища с поразительным хладнокровием, словно делала это каждый день. Ее распущенные волосы щекотали мне кожу, близость Лидии вызывала странные ощущения. Я злился на нее, мечтая оказаться где угодно, лишь бы подальше отсюда, да хоть бы опять вернуться в доки, но тело предательски реагировало на ее прикосновения, словно пытаясь компенсировать смертельный ужас пережитого. В комнате было невероятно душно, мои щеки пылали, а разум отказывался трезво мыслить.