Но разве я могу быть уверен? Что за чертой смертного сна? Если бы знать, тогда решение сразу – не быть. Одним ударом. Несущим забвение или славу, не всё ли равно. Чтобы решиться, надо не думать. Но не думать невозможно. Вот где беда. Мысль размывает любое решение. Как чахоточная бледность – морозный румянец. Кажется, я опять впадаю в пафос. А пафос – эссенция пошлости.
Пауза.
Тихо, болван. Кончай бормотать. Она уже здесь.
Громко.
Офелия, ты же нимфа. А нимфам свойственно молиться. Помолись, пожалуйста, по вопросу об отпущении моих грехов. Ты же знаешь, как.
Офелия.
Мой добрый Гамлет, как ты поживал все дни, пока меня не видел?
Гамлет.
Я? Вроде всё хорошо. Трижды хорошо. Спасибо, что спрашиваешь. Меня уж давно никто не спрашивал.
Офелия.
Мой милый. Я собиралась… я хочу вернуть тебе твои подарки. Вот колье «Ван Клиф». А вот часы «Вашерон». Здесь ещё что-то. Если можно, забери их прямо сейчас. У тебя есть карманы? Ты снова оделся, как станционный смотритель. Разве что без дырки в голове.
Гамлет.
Разве у смотрителя есть дырка в голове? Тогда через неё он и смотрит, наверное. Вот почему так хорошо всё видит. При нём никто не попадёт под поезд. Даже твоя сестра Анна. Но я не буду брать никаких подарков, потому что ничего тебе не дарил. Я жаден донельзя, ты знаешь. Что я мог такого дарить?
Офелия.
Нет, ты не жаден. Ты просто панически боишься разориться. Это синдром голодного детства. Принцы часто бываю нищими. Но мне – ты дарил. Тебе это было почётно. Ведь ты прежде не видел столь эффектной дамы, как я, не правда ли? Хотя главное – ты дарил мне свои слова. Я ничего подобного никогда в жизни не слышала. Слова были страстнее материальных подарков. Я думала, что это любовь. А оказалось – тщеславие. Не любовь. Зачем мне дары тщеславия? Они были мертвы с самого начала. Возьми всё назад.
Гамлет.
Скажи, а вот ты действительно считаешь себя честной?
Офелия.
Что ты имеешь в виду?
Гамлет.
И ведь красивой тоже считаешь?
Офелия.
Что ты хочешь сейчас сказать? Какую-то гадость, в твоего Высочества духе?
Гамлет.
Выбирать надо одно. Или честная, или красивая. А то будет как в анекдоте про обезьяну: что мне теперь, разорваться, что ли?
Офелия.
Прости, а могу я быть честной и красивой одновременно? Ты разрешаешь?
Гамлет.
Да, конечно. Просто красота скоро победит честность. И превратит всё это в полное блядство. А для честности красота – плохая служанка. Это не парадокс. Это доказано.
Пауза.
А я ведь любил тебя на самом деле.
Офелия.
Когда?
Гамлет.
Когда-то. До революции.
Офелия.
Да, сволочь, ты заставил меня этому поверить.
Гамлет.
Если б ты не была полной дурой, ты бы мне не верила. К этой греховной плоти добродетель не пришьешь никакими словами. Хорошо. Я тебя не любил.
Офелия.
Значит, я была полной дурой. Я обманулась.
Гамлет.
Ты можешь идти в театр. И умереть там, если сможешь. Но лучше иди в монастырь. Зачем тебе рожать этих маленьких пидарасов? Я достаточно честен. Я мог бы обвинить себя в таких вещах, что лучше бы моя мать меня не родила. Да, я очень горд, я мстителен, я тщеславен. Я совершил больше преступлений, чем мог бы описать, даже осознать. А сколько ещё всякого говна в моём воображении! К чему таким чувакам, как я, ползать между небом и землёй? Мы все отъявленные подлецы. Никому из нас не верь. Никогда. Ступай своим путём в монастырь. Где твой отец?
Офелия.
Кажется, он дома. А что? Зачем тебе мой отец? Ты хочешь убить его?
Пауза
Гамлет.
Запри его дома и никуда не выпускай. Отними телефон и отруби Интернет. Так он совершит куда меньше глупостей. И тогда – тогда – его не убьют. Даже я.
Офелия.
Господи, Господи, помоги этому сумасшедшему!
Гамлет.
А если ты соберёшься выходить замуж, я подарю тебе на свадьбу моё Гамлетово проклятие. Будь ты целомудренна, как лед, чиста, как снег, – не избежишь клеветы. Так что ступай в монастырь, пока не поздно. Прощай. Или, уж если ты непременно хочешь выйти замуж, выходи за дурака. Умные люди слишком хорошо знают, каких чудовищ вы из них делаете. В монастырь иди! И поскорее. Не откладывай. Прощай, дурында.
Офелия.
Я не знаю, можно ли ещё его вылечить. Есть ли врачи, которые согласятся этим заниматься.
Гамлет.
Слыхал я и о вашей живописи: Бог вам дал одно лицо, вы себе делаете другое; ваша походка смахивает то на джигу, то на иноходь; вы жеманно произносите слова, даёте прозвища божьим созданиям и своё распутство выдаёте за наивность. Ну вас, я больше не хочу говорить об этом, я и так на грани безумия. Я заявляю, что у нас больше не будет браков. Те, которые уже вступили в брак, будут жить все, кроме одного, а другие пусть остаются в настоящем своём положении. В монастырь ступай!
Уходит.
Офелия.
Боже. Какой талант мы потеряли! Ведь всё было при нём. При этом несчастном. Голливудская внешность, театральный язык, бархатный баритон. А как он одевался – пока не двинулся головой! Что-то между Сен-Лораном и Ямамото. Я завидовала. Но не ему, а себе, что у меня, оказывается, может быть такое. Он был машиной. Но машина сломалась. От плохого топлива или ещё от чего. Мотор треснул. Его не собрать. Врачи не помогут. Здесь всё необратимо. Распад личности, как учили меня в реформатском колледже. Он был надеждой поколения, а превратился в ржавый костыль. Но он, должно быть, счастлив. Сумасшедшие все счастливые. Ведь они как-то умеют быть и не быть одновременно. Одним боком вроде живёшь. А другим – закрыл жалюзи, и ничего вокруг уже нет. Shutters on the beach. Сон как смерть, только при жизни. Он счастлив. И все остальные – тоже. Кто завидовал ему смертным боем. Несчастна только я. Я только думала, что он меня не любил. А теперь знаю. И для чего мне было это узнавать? Для чего?!
Разбрасывает бриллиантовые подарки.
В монастырь, в монастырь!..
Другой.
Помним всё. Он молчал,
просиявший, прекрасный.
За столом хохотал
кто-то толстый и красный.
Мы не знали тогда ничего.
От пирушки в восторге мы были.
А его,
как всегда, мы забыли.
Он, потупясь, сидел
с робким взором ребёнка.
Кто-то пел
звонко.
Вдруг
он сказал, преисполненный муки,
побеждая испуг,
взявши лампу в дрожащие руки:
«Се дарует нам свет
Искупитель,
я не болен, нет, нет:
я – Спаситель…»
Так сказав, наклонил
он свой лик многодумный…
Я в тоске возопил:
«Он – безумный».