В один момент из моих рук выпадают книги, а я готова поспорить, что это сердце с таким грохотом обрушилось прямо у лестницы.

— Скулящая Мандрагора, — добегаю до входа в место, отмеченное гарантом «безопасно», и называю пароль, совершенно наплевав на сонный вид Полной Дамы, отплевывающейся, мол, «в такое время нужно греть постель».

Еще у входа вижу тлеющие лучики света, исходящие от камина. Пробираюсь к нему как можно тише, оседаю на пол и с чувством полного облегчения совершаю несколько громких вдохов и медленных выдохов.

Если так продолжится, то придется брать невероятное количество литературы на домашнее чтение — буду напрягать Рона и Гарри, потому что унести все, что мне необходимо, в одиночку не представляется возможным.

— Когда-нибудь умрешь в книгах, — вздрагиваю от неожиданно сорвавшегося за левым плечом шепота, но быстро беру себя в руки, создавая вид раскрепощенной безучастности.

— Давай, пожалуйста, без смертей, — отвечаю на колкую фразу Фреда, беспомощно смотря в одну точку перед собой. Парень обходит диван, усаживаясь рядом, прямо на пол.

— Судя по виду вбежавшей в гостиную Грейнджер, можно сделать один неприятный вывод: неплохо тебя жизнь потрепала, что ты стала бояться темноты, — выдает он неутешительный вердикт, вряд ли уверенный на все сто, что надавил на больное.

От него пахнет брусничным чаем. Я слегка опускаю взгляд, чтобы зацепиться боковым зрением за рукав темно-зеленого свитера так идеально сочетающегося с его теплыми глазами в любом освещении.

И я почему-то уверена: без любого освещения все, что угодно, идеально сочетается с его глазами.

Одергиваю себя на этой мысли, восхваляя всех покровителей бытовой телепатии за то, что ее не существует.

— Как известно, мы боимся не самой темноты, а…

—…а того, что в ней обитает, Гермиона, да.

Он молчит некоторое время, почесывая затылок, и неожиданно выдает:

— Я хотел извиниться. Джинни на эмоциях рассказала, что таится в твоей темноте. И зрелище это, как кажется мне, абсолютно безрадостное, — Фред грустно улыбается. Пытается сохранить веселость духа, но все же посматривает в сторону моих рук с некоторым интересом, будто бы пытаясь найти скрытую от его глаз улику.

Свидетельствующую против меня.

Мне же сказать нечего. Ком обиды застревает в горле. Отрезать бы язык Джинни. На время. Пока не осознает все ошибки, которые он совершает раз за разом, казалось бы, без ее вмешательства.

Приходится напомнить себе дневную перепалку, чтобы не оплошать и в этот раз:

— Я тоже хочу извиниться, — Фред заинтересованно поворачивает на меня голову, не пытаясь скрыть усталой ухмылки. Да, ты добился своего царского извинения, но не думаю, что выиграл.

— Однако от своих слов я не откажусь — ваши эксперименты слишком опасны для окружающих. И разбираться с этим — по долгу «службы» — мне. Я не смогу отвести вас за ручку к Макгонагалл, и не смогу обезопасить всех от покупки ваших изобретений, которые, я верю, однажды разорвут весь мир, — черт возьми, Гермиона, ты противоречишь сама себе, оказавшись в непозволительной близости с самим дьяволом.

— Я просто не могу спокойно смотреть на то, что разворачивается за пределами линии порядка. Это как медленное разрушение, — он морщит лоб, вероятно, понимая меня слишком превратно. — Прости, но мы не сможем мирно сосуществовать, пока ко мне будут обращаться дети, друзья которых снова отравились блевательными батончиками или поранились зубным фейерверком. Это слишком.

— Ты такая скучная, Грейнджер! — по-доброму шипит он, ожидая продолжения, которое ему вряд ли понравится.

Пропускаю замечание мимо ушей. Уже привыкшая и таящая обиду.

— Прости, но завтра я официально конфискую все, чем вы с братом орудуете в ваших комнатах-лабораториях. Спишу и при необходимости отправлю миссис Уизли, чтобы знала, чем ее сыновья занимаются под предлогом «получения образования».

— Ты ведь не посмеешь.

— Я сделаю все, чтобы защитить себя и… — он на выдохе встает с пола, бесцеремонно пиная одну из книг почти к самому камину, отчего мое сердце пропускает несколько ударов: и первый из них как беспокойство за него, и только следующий — за книгу.

— Значит, вот как? Защитить себя? Так наша староста — эгоистка, готовая пойти на все ради собственной наживы?

Фред, я готова пойти на все ради всеобщей безопасности.

— Думаешь, это спасет тебя?

Фред, меня спасает только твой запах, настои мадам Помфри и дешевые успокоительные из маггловской аптеки.

— Как дурак, извиняюсь перед ней, жду до самых потемок, наплевав на все, а она делает «свою работу» будто бы в отместку, лишь бы ей жилось хорошо!

Фред, мне живется очень плохо. И очень страшно.

— Редко встретишь зануду с завышенным чувством собственного достоинства и таким омерзительным характером, — выпаливает он на одном дыхании, ударяя о книжную полку кулаком, отчего сваливает на пол несколько статуэток, привезенных Нэвиллом от бабушки.

Он тяжело дышит и хочет уже окончательно меня покинуть.

Да, Фред. Здравствуй. Ты снова меня ломаешь, как в первый раз.

— Фред, ты снова меня не понял… — шепчу я сиплым голосом, надеясь, он расслышит.

— Исчезни. Грейнджер, — дает мне мысленную пощечину и поднимается в комнату, обрывая на полуслове.

Нам не привыкать сбегать друг от друга.

Я все так же остаюсь на месте, снова и снова убеждаясь в непростительной истине: стена между мной и Фредом все же непробиваема в своем шатком положении. От этого больно.

Однако еще больнее от того, что я буду прощать его тысячный и миллионный раз, сколько бы боли он мне ни причинил. Это абсолютно нелогично, неправильно и безрассудно: будто бы какая-то ошибка закралась в программный код моего жизненного кредо и стремится к рыжему ублюдку, не обращая внимания на острые пики льда, падающие к моим ногам и поражающие мелкими осколками каждый миллиметр души.

Мне приходится приложить большое усилие, чтобы подняться на ноги и подойти к пострадавшим фигуркам Невилла. Беру в ладонь одну из них, замечая небольшую трещину у основания. Однажды Фред Уизли точно сделает что-то подобное и со мной.

Если внутреннее самовозгорание не справится с этой задачей под пошлым «Сломай Грейнджер» куда быстрее него.

***

Тетушка Молли была рада тому, что друзья ее детей вновь собрались в их полном жизненной гармонии доме. Мое второе Рождество в гостях у огромной семьи Уизли обещало быть ознаменованным дружеским смехом и праздничным настроением. Все проблемы, ранее волновавшие нас, теперь казались такими мелочными на фоне широкого стола с разнообразными блюдами и высокой елки, прямо под которой красовалось больше дюжины подарков для всей семьи.

Меня всегда привлекал дом Уизли: с его глубокими креслами, обитыми цветочной тканью, обилием кухонной утвари, растений и даже книг — об уюте в нем кричало все. А еще там было очень светло. В какой уголок ни загляни — всегда можно откопать ночник или свечу, обхватив руками мягкую подушку.

Я всегда с радостью приезжала в гости к Джинни и Рону, с удовольствием изучала их семейные традиции и тонула в объятиях Молли и Артура. А с тех пор, как на первом курсе впервые встретилась с нежным взглядом смеющихся голубых глаз, я…

…утопала теперь уже во Фреде Уизли больше, чем в пуховом одеяле, что каждые каникулы выдавала мне тетушка Молли.

Однако в этот раз что-то было по-другому.

Что-то пряталось в его косвенных взглядах, в его скованности, когда я счастливо здоровалась с близнецами. В его шутках, которые теперь уже казались абсолютно неприятными в отличие от тех, что мне удавалось услышать совсем недавно.

Из его уст в тот вечер ни разу не вылетело мое имя. Только грубое ГрейнджерГрейнджерГрейнджер, которое отравляло воздух между нами одной лишь своей интонацией. Он пробовал мою фамилию на вкус и выплевывал, как недозрелый фрукт — невкусный и его недостойный.

— Грейнджер, вот о чем ты думаешь, когда учишь старшекурсников дисциплине? — вмешался он в мою тираду о соблюдении школьного устава.