Проводя верхом не занятое кабинетной работой время, Наполеон объехал берега Эльбы, разведал Кёнигштайн и Пирну, как и всю местность выше и ниже Дрездена, приказал установить деревянный мост в Дрездене, соединявший оставшиеся части каменного моста, и мост из плотов в Наумбурге, где армия произвела форсированную переправу. Он приказал соорудить мощные плацдармы на обоих берегах на случай, если придется отступать на линию Эльбы, и лично проследил за устройством обширных госпиталей и продовольственных складов на левом берегу, укрытых от посягательств неприятеля. Все эти работы Наполеон оплачивал наличными деньгами из своей тайной казны, дабы расположить к себе жителей Дрездена, которых он хотел одновременно напугать и удовлетворить.
Когда присоединились кавалерийские подразделения, приведенные со сборных пунктов Лебреном, Наполеон влил их в корпус Латур-Мобура, воссоединив эскадроны всех полков. Таким образом, численность этого корпуса дошла до 8 тысяч человек, а вместе с 3 тысячами саксонских конников, которые должны были вскоре вернуться, и с 1–2 тысячами ожидавшихся баварских и вюртембергских конников, через несколько дней составила бы 12 тысяч человек. Четыре тысячи гвардейцев довели бы общую численность конницы до 16 тысяч, что представляло собой уже внушительную силу, независимую от легкой кавалерии, которой располагал каждый корпус для разведки. Не менее 3 тысяч всадников, подведенных Лебреном, предназначались для пополнения полков Себастиани после его прибытия в Виттенберг. Оставалось прождать еще 9-10 дней, после чего армия будет располагать 25 тысячами конников, способных атаковать на линии, и кавалерия из состояния почти ничтожного перейдет в состояние весьма внушительное. Кроме того, Барруа привел 2-ю пехотную дивизию Молодой гвардии, а во Франконии под началом генерала Делаборда подготавливалась 3-я дивизия. Так пополнялась, во время недолгого отдыха в Дрездене, 300-тысячная армия Наполеона, которой должно было хватить для победы над европейской коалицией. В таком состоянии активного отдыха Наполеон и дожидался короля Саксонии и графа Бубну, об отправке которого торжественно объявила Вена.
Фридрих-Август и в самом деле не стал ни на час откладывать выполнение требований своего грозного союзника. Двенадцатого мая старый король в окружении семьи и прекрасной конницы, которую у него столько раз безрезультатно просили, прибыл к воротам Дрездена. Наполеон во главе своей гвардии вышел из города встретить монарха, которому был счастлив, как он сказал, вернуть его земли, отвоеванные французским оружием. Подъехав к королю, Наполеон спустился с коня и сердечно его обнял, как государя, который вернулся к нему, вырвавшись из рук опасных врагов, а не как раскаявшегося предателя, вернувшегося из страха. Фридрих-Август не мог сдержать волнения, ибо любил Наполеона (хоть и боялся его) и не видел от него ничего, кроме блага, правда, блага химерического и для его слабости непосильного, поскольку этим благом оказалась тяжелая польская корона. Вновь обнаружив дружелюбие и могущество Наполеона, он был охвачен благодарностью. Наполеон встретил Фридриха-Августа с почтением и с достоинством, в присутствии жителей Дрездена, сбежавшихся посмотреть на эту сцену. Пораженные зрелищем саксонцы заволновались и сами были умиротворены видом примирившихся монархов. Следует добавить, что русские вели себя в Саксонии так, что весьма уменьшили ненависть населения к французам.
Наполеон отвел Фридриха-Августа в его дворец и в тот же день отобедал с величайшей пышностью за его столом. Он временно поселился в королевском дворце, но во всеуслышание объявил, что намерен найти себе более скромное и менее стесняющее жилище, желая, чтобы король оставался у себя дома полноправным хозяином. Для Наполеона уже подыскивали дом у ворот Дрездена, где он смог бы располагать всем своим временем и наслаждаться прекрасной погодой.
После демонстраций настал черед объяснений. Наполеон ободрил Фридриха-Августа насчет последствий войны, поделился с ним своей уверенностью и вернул ему спокойствие настолько, насколько король был способен его испытывать среди повсеместного бряцания оружия. Единение вновь было полным, и Наполеон хотел, чтобы оно таковым и казалось.
Главной выгодой от присутствия короля в Дрездене стало то, что Наполеон вновь получил его войска. Великолепная саксонская конница, после пополнения включавшая 3 тысячи всадников, была вверена доблестному Латур-Мобуру. Пехота же, запертая в Торгау, подверглась опасному испытанию. Генерал Тильман, один из самых пламенных и искренних германских патриотов, весьма скомпрометировал себя своим поведением. Он посетил в Дрездене императора Александра, засвидетельствовал ему свою преданность, но не посмел сдать ему Торгау, имея приказ короля открыть крепость только австрийцам. Вернувшись в Торгау, он пришел в отчаяние, когда узнал, что после Лютценского сражения его король вновь попал в руки французов, а кроме того, он испугался за себя. Под действием патриотических чувств и страха генерал пытался поколебать преданность войск и убеждал их перейти на сторону русских, ссылаясь на то, что король несвободен и приказы вырывают у него силой. И хотя его патриотические настроения находили отзвук в сердцах офицеров, он не смог их увлечь: все офицеры, как и солдаты, остались верны своему государю. После этой бесплодной попытки Тильман бежал в лагерь Александра, бросив свою пехоту, которая без затруднений вернулась под командование Ренье, к талантам и характеру которого испытывала заслуженное уважение.
В это время маршал Ней, сообразуясь с полученными инструкциями, прошел через Лейпциг, передвинулся в Торгау и присоединил саксонцев. Несколько левее, в Виттенберге, маршала ожидал герцог Беллунский (Виктор) с его реорганизованными батальонами, правее – генерал Лористон, расположивший свой корпус в Мейсене. Себастиани, подводивший восстановленную в Ганновере конницу и дивизию Пюто, еще не прибыл. Однако вместе с Ренье, Виктором и Лористоном маршал Ней обладал уже достаточными силами, чтобы двигаться на Берлин, и с нетерпением ожидал соответствующего приказа.
Прежде чем его посылать, Наполеон хотел располагать точными сведениями о замыслах союзников. Он уже отправил корпус Евгения, перешедший после его отъезда под командование Макдональда, за Эльбу, на город Бишофсверду, куда тот вступил, уничтожив неприятельский арьергард и заняв пылающий город. Русских обвиняли в том, что они ведут себя в Германии, как в России, то есть сжигают оставляемые города. Достоверно известно лишь то, что городок Бишофсверда был подожжен, но, возможно, снарядами и без какого-либо злого умысла. Из Бишофсверды Макдональд направился на Бауцен. Там его донесения стали более точными: русские с пруссаками, похоже, готовились дать второе сражение.
Так оно и было. Несмотря на понесенные потери и опасность нового поражения, необходимость еще раз сразиться между Эльбой и Одером не вызывала у союзников сомнений. Отступать дальше значило оставить три четверти прусской монархии и, главное, Берлин, для обороны которого не могли отправить отдельный корпус, но который был до некоторой степени защищен сильной позицией в Лаузице. Отступать значило признаться Германии и всей Европе, что под Лютценом союзная армия была разбита и не имела средств остановиться ни за Эльбой, ни даже за Одером. Поэтому следовало победить или погибнуть, но не отрываться от Богемских гор, у подножия которых остановились, покинув Дрезден, и воспользоваться для обороны одним из многих водных потоков, спускающихся с гор Ризенгебирге и дробящих пространство, заключенное между Эльбой и Одером. В Бауцене, где протекает Шпрее, имелась сильная и в некотором роде двойная позиция, ибо она предоставляла два поля битвы – перед Шпрее и позади нее. На этой позиции, прославленной Фридрихом Великим во время Семилетней войны, можно было дать одно и даже два оборонительных сражения, опершись левым флангом на Богемские горы, а правым – на обширные болота. И союзники решили занять позицию в Бауцене и сражаться на ней. Из 92 тысяч человек, которых они смогли собрать 2 мая на равнинах Лютцена, почти 20 тысяч были потеряны под огнем и на марше, но их заменили 30 тысячами других, найденных в Силезии в подготовленных Пруссией резервах, а также привлеченных из корпуса, блокировавшего крепости на Висле. Это был корпус Барклая-де-Толли в 15 тысяч русских, только что захвативший Торн у гарнизона, состоявшего большей частью из баварцев, измученных болезнями и ютившихся в укреплениях, почти не годных к обороне. Торн был единственной павшей крепостью на Висле и Одере, и союзникам показалось гораздо полезнее выиграть большое сражение, чем блокировать крепости, захватить которые почти не было шансов. Поэтому перед Бауценом и позади него, у Шпрее, под защитой обширных засек и многочисленных редутов, собрали около 100 тысяч пруссаков и русских, весьма воодушевленных и почти недосягаемых на этой позиции, и готовились дать решающее сражение. Прусским генералам Бюлову и Борстелю поручили прикрыть Берлин и Бранденбург, а казакам Чернышева и Теттенборна предписали держаться в низовьях Эльбы, есть и пить за счет германцев, разоряя тех, кого они явились освобождать, и тем временем решить великий европейский вопрос под боком у Австрии, у самого подножия ее гор. Австрии послали прекраснейшее описание занятой позиции и собранных сил и умоляли ее не поддаваться ни запугиванию, ни обольщению тирана Европы, который вскоре, говорили они, будет доведен до полного изнеможения.
