Но Касьян вдруг опустил хлеб на стол и сказал:
- А ну-ка, сынок, давай ты.
- Я? - встрепенулся Сергунок.- Как - я?
- Давай, привыкай,- сказал Касьян и положил перед ним ковригу.
От этих отцовых слов мальчик опять пунцово пыхнул и, все еще не веря, не шутит ли тот, смущенно посмотрел на хлебный кругляш, над которым он, сидя на лавке, едва возвышался маковкой.
- Давай, хозяин, давай,- подбодрил его Касьян.
Сергунок, оглядываясь то на мать, то на бабушку, обеими руками подтянул к себе тяжелую хлебину и робко принял от отца старый источенный нож.
- А как... как резать? - нерешительно спросил он.
- Ну как... По едокам и режь.
Сергунок привстал на лавке на колени. Посерьезнев и как-то повзрослев лицом, но все еще полный робости, словно перед ним лежало нечто живое и трепетное, он первый раз в своей жизни приставил кончик ножа к горбатой спине каравая. Корка сперва пружинисто прогнулась, но тут же с легким хрустом охотно, переспело раздалась под ножом, и Сергунок, бегло взглянув на отца, так ли он делает, обеими руками надавил на рукоятку, так что проступили и побелели остренькие косточки на стиснутых кулаках. В ревностном старании высунув кончик языка, он кое-как, хотя и не совсем ровно, откромсал-таки третью часть ковриги и, оглядев всех, сосчитав едоков, старательно поделил краюху на пять частей. Выбрав самый большой серединный кусок и взглядывая то на отца с матерью, то на бабушку, не решаясь, кому вручить первому, он наконец робко протянул хлеб отцу.
- Это тебе пап.
- Сначала матери следовало б,- поправил его Касьян.- Учись сперва мать кормить.
- Тогда уж первой бабушке,- сказала Натаха.- Бабушка пекла, ей за это и хлеб первый.
В разверстых глазах Сергунка отразилась недоуменная растерянность, но бабушка перевесила:
- Отцу, отцу отдай. Нам еще успеется, мы - дома.
- Ничего,- сказала Натаха,- всему научится. Давайте ешьте, а то лапша простынет. Натe-ка вам с Митей по куриной ножке. Ох, что ж это я! А про главное и забыла...
Оделив ребятишек, Натаха принесла из кухни бутылку и поставила ее перед Касьяном.
- Что ж это Никифор-то? - сказала она.- А то и выпить вот не с кем...
- Ох ты, осподи...- вздохнула бабушка и уставилась на лежавший перед ней ломоть хлеба, забылась над ним.
Натаха, взглянув на свекровь, тихо обмолвила:
- Ну да что теперь делать? И нам к нему не бежать. Оно и всегда: радость - вместе, беда - в одиночку.. А ты, Кося, выпей. Авось умягчит маленько.
Между тем, пока обедали, а заодно и ужинали, подкрались сумерки. Долог был для всех нынче день, а и он прошел, и бабушка, внеся самовар, запалила лампу.
Сразу же после чая Митюнька забрался к бабушке на колени и, не доев пирога, прижимая его к щеке, обмяк в скором ребячьем сне. Перебрался, прикорнул к бабушкиному плечу и засмиревший, набегавшийся Сергунок, и та недвижно сидела, терпеливо оберегая сон своих внуков.
Еще перед обедом выпив полстакана водки, Касьян заткнул остальное и составил бутылку со стола. Пить больше некому было, а одному не хотелось, не любил он прикладываться в одиночку. Но и та малость как-то сразу нехорошо ударила в голову, заклубила прежнее, уже передуманное, переворошенное. Со вчерашнего Селиванова застолья он больше ничего не ел ни утром, ни днем, но и теперь, едва схлебнув малость горячего, отложил ложку и закурил.
- Да ты выпей, выпей-то как следует,- сама понуждала Натаха.- Глядишь, клин клином и вышибешь. Да, может, и поешь тади.
- Не тот это клин,- отмахнулся он.- Да и завтра вставать рано.
Так и сидел он, подпершись рукой, одну вслед за другой зажигая цигарки, лишь иногда словами обнажая непроходящие думы:
- Слышь, а корову, что б там ни стало, а побереги. Без коровы вам край.
- Да уж как не понять,- кивала Натаха.
- Родишь, а то мать прихворнет, - eжли трудно будет на первый раз обходиться с коровой, к Катерине сведите. Опосля пригоните.
- Ладно, поглядим. И еще через цигарку:
- А паче с сеном заминка выйдет, лучше амбар продать, а сена купить.
Уже при сонных ребятишках Натаха принесла сумку и молча принялась перекладывать в нее приготовленное на сундуке. Касьян глядел, как она сперва затолкала белье, всякую нескорую поклажу, сверху положила съестное, а саму ковригу приспособила плоским поддоном к спине - чтоб ловчее было нести.
- Не забыть бы чего,- проговорила она, оглядываясь.- Табак... бритва... Кружку я положила... Должно, все.
- Про то в дороге узнается,- отозвалась бабушка. Встряхнув раздавшуюся сумку, Натаха затянула шнурок и набросила лямочную петлю. И, завязав, безвольно опустила руки, притихла перед белым мешком с вышитыми на уголке буквами.
- Да! Вот что! - вскинул голову Касьян.- Возьми-ка ножницы, состриги мне с ребят волосков. Натаха выжидательно обернулась.
- Карточек-то с них нету, с собой взять. Сколь говорено: давай в город свезем, карточки сделаем. И твоей вон нема.
- Дак кто ж знал...- повинилась Натаха.- Разве думалось.
- Дак состриги, пока спят. С каждого по вихорчику.
Она принесла из кутника ножницы и расстелила на столе лоскут. Сергунок и не почуял даже, как щелкнуло у него за ухом... Сероватая прядка ржаным колоском легла на тряпочку. Митюнька же лежал неудобно, зарылся головенкой в бабушкину подмышку, его пришлось повернуть, и он, на миг разлепив глаза и увидев перед собой ножницы, испуганно захныкал.
- Не бойся, маленький,- заприговаривала Натаха.- Я не буду, не буду стричь. Я только одну былочку. Одну-разъединую травиночку. Папке надо. Чтоб помнил нас папка. Пойдет на войну, соскучится там, посмотрит на волосики и скажет: а это Митины! Как он там, мой Митюнька? Слушается ли мамку? Ну вот и все! Вот и готово! Спи, золотце мое. Спи, маленький.
И еще один колосок, светлый, пшеничный, лег на тряпочку с другого конца.
- Не попутаешь, где чей? Запомни: вот этот, пряменький,- Сережин. А который посветлей, колечком - Митин.
- Не спутаю.
- Я их заверну по отдельности, каждый в свой уголок. Может, подписать, какой Митин, а какой Сережин?
- Да не забуду я. Еще чего!
Натаха долго, вопрошающе посмотрела на Касьяна.
- А меня?
Касьян глянул, ответно вспахал лоб складками, не поняв, о чем она.
