Уже давно, то есть так давно, что даже не помню, не встречал я такого ловкого, образованного и умного человека. О таланте говорить мне нечего: известен он всему миру и Риму. Тебя, то есть творения, он понимает и удивляется равнодушию русских относительно к тебе. Очень желает с тобою познакомиться и просил у меня к тебе рекомендательного письма...
Кому Европа рукоплескала, того прошу принять с моим рекомендательным письмом благосклонно.
Весь твой П.Нащокин".
Но Брюллову не пришлось воспользоваться рекомендацией Нащокина. Он еще находился в Москве, когда, 2 мая, Пушкин сам приехал в Москву для работы в московском архиве (он собирал материалы для книги о Петре I) и чтобы договориться с московскими книготорговцами о продаже издаваемого им журнала "Современник". Пушкин остановился у Нащокина "противу Старого Пимена, дом г-жи Ивановой".
Видимо, Нащокин к своей характеристике Брюллова, данной в письме, изустно прибавил похвал, и Пушкин, доверяя мнению друга, на следующий день по приезде, не предупреждая (совершенно по-московски!), поехал к Брюллову на Большую Лубянку.
"Я успел уже посетить Брюллова, - пишет Пушкин в письме от 4 мая Наталье Николаевне. - Я нашел его в мастерской какого-то скульптора, у которого он живет. Он очень мне понравился. Он хандрит, боится русского холода и прочего, жаждет Италии, а Москвой очень недоволен. У него видел я несколько начатых рисунков и думал о тебе, моя прелесть. Неужто не будет у меня твоего портрета, им писанного! невозможно, чтоб он, увидя тебя, не захотел срисовать тебя... Мне очень хочется привести Брюллова в Петербург. А он настоящий художник, добрый малый и готов на всё..."
Заочная симпатия Брюллова и Пушкина не только выдержала испытание личным знакомством, оно усилило ее. У них обнаружилось очень много общего, что способствовало быстрому взаимопониманию. В те две недели, до отъезда Брюллова в Петербург, они встречались чуть ли не каждый день и скоро перешли на "ты".
Брюллов переживал период творческого подъема, его переполняли замыслы, за полгода пребывания в Москве он написал столько, сколько удавалось не в каждый год, в том числе такие замечательные работы: портрет юного А.К.Толстого, портрет Витали, работающего над бюстом художника, портрет знаменитой трагической актрисы Е.С.Семеновой, портреты А.А.Перовского, Л.К.Маковской, картина "Гадающая Светлана", фантазия на балладу В.А.Жуковского... Его творческая энергия заражала окружающих и побуждала к творчеству.
Витали затеял изваять бюст Брюллова, но художник, как рассказывает современник, "отговорился тем, что сидеть не может. Однако Витали добился своего, и, чтобы развлечь Брюллова во время сеансов, ему читали книги. С той поры Брюллов поселился у Витали". Но у Витали не только читались книги, художники рисовали, певцы пели, тут горячо обсуждались литературные и художественные новости, к тому же хозяин славился уменьем готовить настоящие итальянские макароны.
В этой творческой атмосфере и происходило общение Пушкина и Брюллова. Художник И.Т.Дурнов вспоминал об одной из их встреч, при которой он присутствовал: "У них шел оживленный разговор, что писать из русской истории. Поэт говорил о многих сюжетах из истории Петра Великого. К.П. слушал с почтительным вниманием. Когда Пушкин кончил, К.П. сказал: "Я думаю, вот какой сюжет просится под кисть", - и начал объяснять кратко, ярко, с увлечением поэта, так, что Пушкин завертелся и сказал, что он ничего подобного лучше не слышал и что он видит картину писанную перед собою". К сожалению, мемуарист не сообщает о том, о каких конкретно сюжетах шла речь.
Кроме того, у поэта и художника была общая, угнетавшая их печаль, о которой у них также был разговор. "Брюллов [...] едет в Петербург скрепя сердце: боится климата и неволи", - писал Пушкин в одном из писем Наталье Николаевне. Брюллов ехал по повелению царя, это и была та "неволя", которую испытывал на себе и Пушкин.
В рабочей творческой атмосфере мастерской Витали родилась идея создания бюста поэта. Неизвестно, кому она принадлежала, но, видимо, обсуждалась весьма серьезно. "Здесь хотят лепить мой бюст, - пишет Пушкин жене. - Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности; я говорю: "У меня дома есть красавица, которую мы когда-нибудь вылепим". Однако Пушкин задумывается над предложением, в его рукописях того времени имеется шаржированный автопортрет в профиль в виде скульптурного бюста, увенчанного лавровым венком и с подписью: "il gran padre AP". "Gran padre" - так Пушкин называл Данте, и этот автопортрет по композиции явно намекает на известный портрет великого итальянца.
Тогда бюст Пушкина не был вылеплен. Брюллов уехал в Петербург. Знакомство поэта и художника не ограничилось московскими встречами, современники свидетельствуют, что их дружеские отношения продолжились и в Петербурге. Последний раз они виделись за два дня до роковой дуэли Пушкина.
После гибели поэта с новой силой вспыхнул в обществе интерес к нему и его творчеству. Модный петербургский скульптор С.И.Гальберг, пользуясь посмертной маской, лепит бюст Пушкина, отливки которого поступают в продажу.
В это же время, в марте-апреле 1837 года, идет работа над скульптурным портретом Пушкина в Москве. В письме от 29 апреля 1837 года из Москвы М.П.Погодин пишет Н.А.Вяземскому: "Какой бюст у нас вылеплен! Как живой. Под надзором Нащокина делал Витали".
Заказчиком бюста Пушкина был Нащокин. Этот бюст из белого мрамора изображен на картине Н.Подключникова "Гостиная в доме Нащокина", написанной в 1838 году. Пушкин изображен увенчанным лавровым венком, как на автопортрете. Впоследствии Витали вылепил вариант бюста без лаврового венка.
Известный искусствовед Е.В.Павлова в статье "А.С.Пушкин в портретах" (1983 г.) сравнивает работы обоих скульпторов: "Гальберг [...] ограничился изображением Пушкина, в меру близком к маске, в меру идеализированным, а в целом - проникнутым тихой просветленной грустью, И.П.Витали, человек горячий и страстный, более категоричен (чем Гальберг) в выражении своих чувств. Его "Пушкин" трагичнее, значительнее как личность. Это великий человек, герой, исторический деятель. В "Пушкине" Витали заключены большая сила, воля, энергия. Он несет большую эмоциональную нагрузку. Витали лепит крупными объемами, умело пользуясь контрастами светотени. Он смело прорезает трагические складки надо ртом и на лбу, утрирует рельеф мешков под глазами. Витали дальше, чем Гальберг, отошел от маски. Это и понятно: полгода назад он, собираясь лепить еще живого поэта, конечно, профессионально изучал и запомнил его лицо, возможно, делал зарисовки. Гальберг же, хотя и был знаком с Пушкиным, получил заказ на работу только после кончины поэта, прикасался к его уже мертвому лицу, снимая маску. Несмотря на жанровую близость обоих бюстов и почти одинаковые размеры, они воспринимаются совершенно различно: портрет частного лица у Гальберга и памятник великому человеку - у Витали".
