Позже стали известны подробности кончины Лизы из рассказа случайно оказавшейся свидетельницей этой сцены племянницы горничной. Мемуаристка записала ее рассказ. "В ночь ее (Лизы. - В.М.) смерти, услыхав странный шум, она (племянница горничной. - В.М.) проснулась и босиком подкралась к полупритворенной двери. Тут она увидела бабку (графиню Е.П.Ростопчину. В.М.), крепко державшую при помощи компаньонки умирающую, бившуюся в их руках, между тем как католический священник насильно вкладывал ей в рот причастие... Последним усилием Лиза вырвалась, выплюнула причастие с потоком крови и упала мертвой".
Ростопчин умер полтора года спустя. Он завещал похоронить себя рядом о Лизой, без пышных похорон в простом гробу и не означать на надгробии его чинов и должностей. Младшего, двенадцатилетнего сына он в завещании распорядился взять от матери и передать опекунам. По распоряжению императора мальчик был зачислен в Пажеский корпус.
Екатерина Петровна не вышла проститься с мужем, не присутствовала ни на панихиде, ни на похоронах...
С.М.Загоскин, сын известного писателя, знавший графиню Е.П.Ростопчину в 1840 - 1850-е годы, рисует характерный портрет фанатички. "Она, - пишет он, - была высокого роста, крепкого телосложения и отличалась грубыми, неприятными чертами лица и огромными выпуклыми глазами. Она одевалась по моде 20-х годов, но ходила не иначе, как в черном платье и валеных туфлях. Темные волосы ее, почти без седины, были обстрижены, всклокочены и щетинисты, а уши огромного размера... Страшная нелюдимка, она не имела вовсе знакомых и, сделавшись католичкой, окружала себя только французскими аббатами... Почти не выходя из дома, она в течение дня развлекалась двумя ручными попугаями, которых носила на пальцах, сталкивая их лбами и потешаясь неистовыми их криками. Такой дикой, неприветливой старой дамы я никогда и нигде более не встречал".
Графиня Екатерина Петровна была похоронена по ее завещанию не на семейном участке Пятницкого кладбища, а отдельно - в католической части Немецкого. Еще до войны памятник с ее могилы пропал, и могила ее затерялась.
На могиле Евдокии Петровны Ростопчиной (1811-1858) - жены младшего сына графа Федора Васильевича Андрея Федоровича сохранился старый памятник, надпись также сохранилась полностью: на ней нет никакой эпитафии, только имя и даты жизни.
Евдокия Петровна Ростопчина родилась в Москве. По рождению она принадлежала к высшему светскому обществу, воспитывалась в семье деда и бабки - известных богачей Пашковых, так как в раннем детстве осталась сиротой. В ней рано проявился поэтический талант, Пушкин похвалил стихи семнадцатилетней поэтессы. В 1830-е годы ее произведения становятся "известны, - как пишет В.Г.Белинский, - каждому образованному и неутомимому читателю русских периодических изданий". С Москвой связана почти вся ее литературная деятельность. Переехав после замужества в Петербург, она через несколько лет возвращается в Москву.
В Москву, в Москву!
В тот город столь знакомый,
Где родилась, где вырастала я;
Откуда ум, надеждою влекомый,
Рвался вперед, навстречу бытия;
Где я постичь, где я узнать старалась
Земную жизнь; где с собственной душой
Свыкалась я; где сердце развивалось;
Где слезы первые пролиты были мной!
В Москве салон Ростопчиной привлекал многих литераторов и ученых, она была дружна с Жуковским, Лермонтовым, Вяземским, Островским, Погодиным, Одоевским и многими другими литераторами. Прекрасно чувствуя московский быт, "особый отпечаток" которого заметен "на всех московских", она пишет стихотворную комедию "Возврат Чацкого" - продолжение самой московской пьесы - "Горе от ума" А.С.Грибоедова. Комедия Ростопчиной имела большой успех в Москве, но, как и ее прототип, была запрещена цензурой и расходилась в публике в рукописном виде.
На том же участке, где и место Ростопчиных, означенном на официальном плане кладбища под № 8, находится могила ученого, поэта, художника Александра Леонидовича Чижевского (1897-1964), имя которого уже несколько раз упоминалось в этой книге. Над его захоронением поставлена невысокая стела светлого гранита. Здесь же похоронена его жена Нина Вадимовна Чижевская (Энгельгардт) (1903-1983).
Дворянские фамилии Чижевских и Энгельгардтов имели поместья в Смоленской губернии и были соседями. Впервые Нина Энгельгардт увидела Александра Чижевского в 1916 году. Тогда, вспоминала Нина Вадимовна, вольноопределяющийся, с Георгиевским крестом за храбрость, раненый герой, прибывший с фронта, приехал к ее родителям с визитом и, конечно, не обратил никакого внимания на тринадцатилетнюю девочку. Следующая встреча состоялась три десятилетия спустя.
За это время Чижевский стал всемирно известным ученым, познал счастье великих открытий, радость признания, а также зависть так называемых научных оппонентов и ненависть врагов. В 1942 году по обвинению в антисоветской агитации он был арестован (хотя, как справедливо полагал сам, мог попасть в застенки ГПУ-НКВД гораздо раньше) и по статье 58, пункт 10, получил восемь лет лагерей.
Нина Вадимовна была арестована ГПУ в первый раз в 1920 году, будучи семнадцатилетней девушкой, недавней воспитанницей Института благородных девиц. Тогда ее вскоре отпустили. Но два или три года спустя взяли снова, на этот раз она получила срок и попала на знаменитые Соловки. Ее вина заключалась в том, что она принадлежала к "враждебному классу", и таким же был круг ее знакомых. С тех пор Нина Вадимовна жила под постоянным наблюдением органов: по отбытии очередного срока ее на краткое время выпускали на волю, затем арестовывали снова. Очередной срок в послевоенные 1940-е годы Нина Вадимовна отбывала на лагпункте Долинка под Карагандой, работала завбаней.
Однажды для починки крыльца бани прислали старика заключенного, и это был Александр Леонидович Чижевский.
Долинка была так называемым больничным лагпунктом: туда собирали больных, инвалидов, истощенных дистрофиков, тех, кто, даже по мнению лагерной администрации, уже не имел сил работать. Чижевский в это время был полным "доходягой" и выглядел глубоким стариком, хотя ему было только пятьдесят лет.
