Показалась ровная как стрела улица селения.
Бригада развернула знамена и стройной колонной прошла мимо опрятных галицийских хатенок. Но жители недружелюбно встретили бригаду. Усталые и голодные бойцы не нашли здесь ни крова, ни еды.
- Видать, крепко поработал в этом селе ксендз, - покрутил головой взводный Сорочан. - Еще два-три таких "гостеприимства", и придется живот подтягивать!
- Все попы крепко работают, - усмехнулся политрук Шимряев шутке Сорочана. - Кому хочешь готовы служить, только б красным напакостить.
Месарош, прислушиваясь к словам политрука, сокрушенно вздохнул:
- Знаю я этих иезуитов. Особенно здешнего настоятеля...
Мадьяр не договорил. Вдоль колонны послышалась распевная команда, и бригада тронулась рысью.
Котовский приказал выставить на подходах к селу усиленные заставы, а бригаду расположил на отдых в просторной монастырской усадьбе.
Братья кармелитского ордена бежали от красных во Львов, и многие кельи пустовали. В монастыре остался настоятель с десятком фанатиков ордена. Мадьяры заняли один из углов обширного подворья, молча располагались на отдых. Месарош проворно расседлал коня, любовцр растер его потную спину жгутом соломы и задал корм. Потом отошел в сторону, поглядел на окна монастырской гостиницы, на угловые башни каменной ограды и долго стоял неподвижно, думая о чем-то.
...Шесть лет назад Месарош побывал в этой обители.
Случилось это на первой неделе войны четырнадцатого года. Месарош в эту пору был бравым вахмистром полка венгерских гусар. Он был отлично вымуштрованным, храбрым, преданным солдатом, убежденным в незыблемости династии Габсбургов.
Однажды командир полка лично дал задание лучшему своему вахмистру, и Месарош выполнил его блестяще. Безлунной августовской ночью во главе десятка храбрецов он миновал казачьи заставы и благополучно достиг монастыря.
Настоятель изумился смелости мадьяра, назвав его истинным сыном отечества. Он принял пакет, привезенный ему, и подарил Месарошу золотой с изображением престарелого монарха двуединой империи.
В следующую ночь Месарош наблюдал из укрытия световые точки, мелькавшие на колокольне. Святая обитель сигнализировала австрийцам, и в эту ночь решилась участь двух казачьих сотен, заночевавших в монастырской усадьбе. С той поры убеждение Месароша в святости церкви рушилось...
Месарош еще раз посмотрел на окна гостиницы и решил проведать настоятеля. Не окажется ли он старым знакомым? Сполоснув у колодца лицо и ловко приладив венгерскую бескозырку, он отдал краткие распоряжения своему помощнику и решительно направился к гостинице.
Из глубины узкого и длинного коридора в лицо Месароша пахнуло затхлостью. Здесь, в гостинице, совсем недавно размещался полевой госпиталь одной из буденновских дивизий, но монахи, видимо, не торопились с уборкой. Месарош медленно шел пустынным коридором, слабо освещенным сквозь стекла окон розовым светом угасающего заката. Высокие, давно не беленные потолки и стены коридора, монашеские кельи с голыми железными кроватями напоминали Месарошу гусарские казармы в Дьёкдьёше, где он отбывал действительную службу.
- Вам кого, пане? - неожиданно услышал позади себя Месарош.
- Мне нужен настоятель, - ответил мадьяр не оборачиваясь.
- Пожалуйста, прошу идти за мной, - учтиво промолвил юный монах.
Юноша оказался служкой настоятеля. Он бесшумно забежал вперед и повел Месароша на второй этаж, где постучал в толстую двустворчатую дверь, обитую тисненой кожей.
- Войди, Тибурций, - послышался ласковый мужской голос за дверью.
- Я не один, пане ксендже, - сказал служка и раскрыл перед Месарошем дверь.
Месарош переступил порог обширной кельи, похожей на кабинет делового человека, и остановился.
- Что вам угодно? - спросил настоятель откуда-то из глубины кельи, потом вышел на середину, поставив на стол зажженный подсвечник.
В ответ Месарош пристально поглядел на монаха.
Тонкое бритое лицо, проницательные серые глаза и большие уши настоятеля были теми же, что и шесть лет назад.
- Не узнаете? - спросил Месарош по-немецки.
- Не знаю, о чем вы, - пожал плечами монах. - Вижу вас впервые.
Месарош подумал, прикусив нижнюю губу, и начал без обиняков:
- Патер, почему население так враждебно относится к нашему отряду? И где крестьяне?
- Я служитель бога, - ответил монах, - и политикой не занимаюсь. А что касается неприязни к вам моих прихожан, то она подтверждает их веру в святую церковь, которую вы отрицаете.
- Неправда, патер! - возразил Месарош. - Политикой вы занимаетесь! Нам известна ваша работа среди населения. Сын одного из ваших прихожан только на днях поступил к нам добровольцем и кое-что рассказал о вас, патер.
Монах, насторожившись, пристально поглядел на Месароша. Видимо, убедившись в чем-то, он вздрогнул, но тотчас овладел собой и с жаром воскликнул:
- Это наговор! Не верю, чтобы истинный сын нашей церкви мог лгать. Человек, ушедший к вам, заинтересован в том, чтобы оклеветать орден. Этот корыстолюбец лжет. Не верьте ему.
Месарош молчал. Ему и без того было ясно, что монах не решится признать в нем того самого вахмистра, который был у него шесть лет назад со щекотливым поручением гусарского полковника. Месарош еще раз посмотрел на монаха и вежливо откланялся.
- Извините, патер, - сказал Месарош. - Извините за беспокойство, но мой долг и опыт минувшей войны научили меня недоверию.
- Прошу, прошу вас, - заторопился было монах, но тотчас сдержал себя и сказал смиренно: - Я не в претензии.
Месарош взял под козырек и вышел из кельи.
...У каменной ограды дымилась походная кухня эскадрона Девятова. В ней давно уже томился гуляш из баранины. Над котлом, стоя на ящике из-под трофейных консервов, священнодействовал Гедеон Лудаш.
Только он один мог приготовить излюбленное блюдо венгров, когда удавалось добыть барашка или поросенка. Необычная стряпня Лудаша, изобилующая острыми специями, приводила в восторг весь эскадрон. После каждой "пирушки" бойцы подолгу расхваливали кудесника-повара и от всей души благодарили за отличное угощение.
В ожидании ужина Месарош уселся на скамью, сколоченную вокруг ствола векового платана, положив на колени гармонику. Мечтательно запрокинув голову и смежив веки, огрубевшими пальцами кавалериста он коснулся тончайших, цвета слоновой кости клавишей.
Раздались чарующие звуки "Венгерской мелодии"
Брамса. Потом Месарош пел о гордых девушках своей родины, о суровой венгерской пуште [Степи (венг )] и цветущих берегах Бодрога и Мароша.
Песню Месароша слушали десятки его земляков и очарованные неведомой мелодией молдаване. Увлеченные песней, они уносились мечтами в далекие венгерские просторы и бессарабские дубравы.
К платану неслышно подошел Котовский, намереваясь сделать внушение Месарошу за самоуправство, но невольно заслушался, прислонившись к дереву.
Печальная игра Месароша охладила гнев комбрига.
Она унесла его мысленно на поля Бессарабии, в города и села его солнечной родины, туда, где он мужественно боролся в молодости с царским произволом, а потом ожесточенно сражался во главе бессарабских партизан с войсками румынских захватчиков. Проникновенная мелодия тронула сердце комбрига и наполнила его душу беспредельной тоской изгнанника по утраченной родине. И ему вдруг понятно стало ослушание Месароша в схватке с белополяками. Неожиданный отход Красной Армии из-под Львова удручал мадьяр; он рушил их надежды на скорый приход в Венгрию, на восстановление там Советской власти. Точно так же в начале восемнадцатого года рушились надежды и бессарабских партизан. В те дни под давлением превосходящих сил оккупантов из-за Прута бессарабцы вынуждены были покинуть свою родину и отойти с боями на левый берег Днестра. Тихо, чтобы не обратить на себя внимание Месароша, Котовский ушел.
Месарош играл и тихо пел до тех пор, пока луна не встала над тенистой кроной платана. Увлеченный игрой, он забыл об ужине, прослушал полуночный бой курантов и не заметил, что сидит один и что лагерь уже спит...
