Вовец как-то даже забыл о своих обязательствах перед Федеральной службой безопасности Российской Федерации.
* * *
Вдвоем с Климом они тщательно обдумали предстоящую встречу с покупателем-оптовиком. После этого Клим позвонил посреднику, точнее, связному, и назначил место и время встречи. Назвал и число "восемьсот восемьдесят", то есть количество каратов, предназначенных к продаже. Его попросили перезвонить через два часа. Клим позвонил и получил подтверждение - покупатель согласен.
Исторически сложилось, что уральские города своим рождением обязаны медеплавильным и железоделательным заводам. Сначала ставились печи, кричные и листобойные молоты, а потом вокруг разрасталось поселение. Но ещё раньше на реке ставилась плотина, потому что энергия падающей воды вплоть до двадцатого века крутила валы машин и двигала меха воздуходувок. Поэтому в каждом мало-мальском городке или поселке горнозаводского Урала есть пруд. В Екатеринбурге, стоящем на не слишком многоводной Исети, их целых четыре: Верх-Исетский, Городской, Парковый и Нижне-Исетский.
На следующий день Вовец взял напрокат лодку на лодочной станции Городского пруда и не спеша принялся грести вдоль берега. На площадке набережной недалеко от плотины стоял Клим. Израильтянин появился на пять минут позже назначенного времени в сопровождении рослого малого, который держал в руках маленький гладкий "дипломат". Они вышли из машины, остановившейся на набережной, и неторопливо двинулись к Климу. Еще один остался сидеть за рулем. Вовец приналег на весла, стараясь поскорее достичь асфальтированной площадки.
Оставив сопровождающего с "дипломатом" наверху, у чугунной ограды набережной покупатель спустился по каменной лестнице к Климу. Они поговорили: каждый пытался определить, какой подвох мог приготовить собеседник. Их настороженность была понятна и легко объяснима - тот и другой нарушал закон, тот и другой должен был иметь при себе немалое богатство. Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, почувствовали взаимное недоверие и замолчали. Вовец, лениво двигая веслами, держался метрах в двадцати от берега, наблюдая вполглаза за переговорами. Изумруды были у него.
Наконец до высоких переговаривающихся сторон дошло - раз оба опасаются, то, значит, сами ничего не замышляют. Ледок отчужденности растаял, и Клим помахал Вовцу, чтобы подплывал ближе. Тот подогнал лодку к низенькой заасфальтированной площадке, на полметра возвышающейся над водой, и выбрался на нее. Молодой, русый, чуть с рыжа, израильтянин с курносым веснушчатым лицом рязанского колхозника протянул руку и представился:
- Иван, - усмехнулся хитро и добавил: - Кацман.
- Владимир Меншиков. - Вовец, слегка ошарашенный контрастом внешности и фамилии, пожал протянутую руку. - Ну что, поплаваете?
- Так давай и ты с нами, - предложил Кацман, - ты уже к веслам привык. Далеко отходить не будем, чтоб моих ребят не волновать, а тут рядышком - с удовольствием.
Современная цельнопластиковая шлюпка вполне позволяла на кормовой скамейке сесть рядом двум пассажирам. Вовец, снова взявшийся за весла, оказался к ним лицом. Было что-то фантасмагорическое в том, что практически в центре Екатеринбурга, на открытом месте происходил процесс купли-продажи изумрудного сырья. Но широкая плотина и пролегающий по ней во всю её ширь главный городской проспект, до революции с провинциальной гордостью так и называемый - Главный проспект, всегда переполненный транспортом и людьми, от всего этого лодка находилась достаточно далеко. Ближняя набережная, лежащая в стороне от городских магистралей и людских потоков, была пуста, а до противоположного берега простиралось несколько сот метров водной глади, по которой перемещались редкие прогулочные лодки.
Иван Кацман с деловым видом вытащил из брючного кармана складную лупу и принялся рассматривать заготовки, которые подавал ему Клим. Он наводил на каменную плашечку сконценрированный увеличительным стеклом луч солнечного света, и изумруд вспыхивал сказочным зеленым огнем, ярко загорался, словно кошачий глаз в чулане. А на простоватом рязанском лице израильско-подданного вспыхивал детский восторг. Вовец только диву давался, наблюдая за молодым оптовиком. Глядя на того, можно было подумать, что человек имеет весьма смутное представление о своей работе. Похоже, Ивану в общих чертах обрисовали, как должны выглядеть изумруды, и вот он до них дорвался, наиграться не мог. Вся его настороженность исчезла, он причмокивал, словно смаковал деликатесы, крякал и восхищался.
- Иван, а ты действительно еврей? - задал Вовец бестактный вопрос, не удержался.
- Конечно, - Кацман довольно улыбнулся, - я даже в синагогу хожу.
- Так у нас же в городе вроде нет синагоги.
- Вот именно! - радостно воскликнул Иван. - Поэтому я здесь. - Он подмигнул Вовцу и заговорщицким шепотом, прикрыв от Клима ладонью рот, сказал: - А моя Клара Соломоновна там, в Рамат-Гане, в мировой столице изумрудной огранки, - и он заразительно расхохотался. - Слышь, а хошь, я и тебя в евреи выведу? Человеком станешь. И здесь, и там.
- На еврейке, что ли, женишь? - спросил Клим.
- Не, ты что! Это я таким образом в землю обетованную попал, а чтобы нормальным евреем стать, надо обрезание сделать.
- Нет уж, спасибо, - посерьезнел Вовец, - ещё чего лишнего отхватят. Лучше пока русским побуду.
- Как знаешь, а то представь как клёво: тут ты русский, а там полноценный еврей со всеми льготами, - балагурил Ваня Кацман. - Это все фигня, что они шибко хитрые. Лохи полные, даже от армии закосить не могут, а я по здоровью не гожусь. - Он загоготал во всю силу своих богатырских легких. Вся его скованность пропала без следа, он чувствовал себя в своей тарелке. Похоже, трепать языком было его любимым занятием. Вот так, весело балагуря, Иван просмотрел изумрудные заготовки, причем последние - видно, надоело это однообразное занятие, - уже не высвечивал солнышком, а только чуть слюнил, чтобы на влажном камне цвет проявился. - Так, отлично. Сколько, говоришь всего?
- Восемьсот восемьдесят карат, - сказал Клим. - На чьих весах будем взвешивать?
- А чего тут взвешивать? - удивился Иван. - Дело ясное, камни мне нравятся, плачу бабки - и весь разговор.
У Клима такой подход к делу вызвал подозрение, лицо стало озабоченным. А рыжий Кацман ссыпал изумруды в полиэтиленовый мешочек, завязал его узлом и сунул в карман брюк.
- Денежку надо заплатить, - сказал Вовец простецки. Ему тоже не понравился такой подход к делу. Уж не хочет ли этот веселый еврей русских кровей их кинуть на семнадцать с половиной тысяч долларов?
- Сейчас причалим, Саня вынет из чемодана вашу фанеру, - Кацман благодушно развалился на сиденье, - нет проблем.
Вовец развернул лодку носом к берегу и принялся быстро грести. Через несколько минут они достигли площадки. Накачанный Саня нервно топтался на асфальтовой площадке. Ему было жарко в костюме, он упрел в темном пиджаке, но не снимал его. Можно было смело биться об заклад, что под пиджаком у него висела подмышечная кобура. Видя, что хозяин возвращается, он успокоился и задышал ровней. Кацман замахал со своего места, показывая жестами, что надо открыть дипломат и что-то достать. Но потный Саня не торопился, ждал, пока подойдут ближе. Наконец лодка ткнулась носом в каменную стенку, и Ваня Кацман крикнул:
- Давай, Саня, бабки. Все в ажуре.
Саня, отдуваясь и отирая пот со лба, положил "дипломат" на ступеньку лестницы, открыл его и, покопавшись, достал газетный сверток. Вовец положил весла на борта лодки, поднялся и, покачиваясь, прошел в нос. Лодка по-прежнему стояла перпендикулярно берегу. Вовец выбрался на площадку и получил сверток. Развернул газету и обнаружил внутри толстую пачку новеньких стодолларовых купюр. Встал спиной к набережной и принялся считать слипающиеся тисненые бумажки. В затылок ему пыхтел перегревшийся на солнце Саня. Кацман тем временем договаривался с Климом о следующей партии изумрудов. Ему надо было больше - килограммы, пуды. Не дождавшись, пока Вовец пересчитает деньги, он полез на берег. В общем-то на глаз чувствовалось, что пачка достаточная для семнадцати тысяч, и требовалось ещё минимум полчаса, чтобы сосчитать до конца.
