Мама была в курсе? — Ничего, — ответила я, и когда поняла, что рано или поздно мне придется рассказать ему о случившемся, то скривилась. — Кажется, у меня было видение. Не знаю, как это еще назвать. Когда Джеймс привел меня сюда, я внезапно увидела как ты, Уолтер и Филлип боретесь с… чем-то. Я ничего не поняла, но увидела, что перед вами были ворота, а позади тебя возникла Каллиопа и сказала, что: «Это бессмысленно, ведь он уже проснулся».

Казалось, что тишина продлится вечность. Только когда я снова взяла в руки полотенце, он с ужасающим спокойствием ответил:

— Что ж, похоже, что это твой дар.

— Дар? — Мама уже упоминала что-то подобное, но она не вдавалась в подробности.

— Наряду с бессмертием проявляются определенные таланты, — объяснил Генри. — Всё зависит от их владельца и того, что он из себя представляет. В случае с Тео, его дар исцеления — не единственный. Как бог музыки и поэзии, он имеет прекрасный голос.

Он пытался развеселить меня. Должно быть, это хороший знак. Я выдавила из себя легкую улыбку, перестав так сильно беспокоиться. — Уверена, это нам когда-нибудь пригодится.

— Его песнопения помогут пережить семейные посиделки.

Снова повисла пауза. Наверное, когда Джемс уточнял, что мы никогда не терялись, он говорил о своем даре. Моя мама могла возродить жизнь даже на самой запустевшей почве, а Генри умел преодолевать огромные расстояние в мгновение ока — как иначе он был мог передвигаться по Подземному миру?

— Почему я могу видеть то, что происходит в другом месте? — спросила я. — Какой смысл? Или это поможет мне решать последующие судьбы людей?

— Да, и не только. Когда тебя коронуют, ты начнешь развивать другие навыки, — пояснил Генри. — Я помогу тебе, насколько смогу, и со временем ты научишься их контролировать.

Оказалось, что помимо изучения Подземного мира, мне предстоит иметь дело с неконтролируемыми способностями. Не то, чтобы мысль о возможности иметь божественные силы не приводила в восторг, но я не хотела, чтобы меня посещали внезапные видения, от которых впоследствии болит голова. — Как думаешь, какие у меня будут способности?

— Я не уверен. Способности Персефоны не обязательно должны проявиться и у тебя.

Сердце пропустило удар. Такими темпами мне никогда не выйти из тени Персефоны. — Что она умела делать? — поинтересовалась я, хотя тема о ней была последней, о которой я хотела бы говорить. — Ее посещали видения?

— Да. Другие ее способности были похожи на мои. — Он слегка улыбнулся, и я попыталась убедить себя, что это вызвано большой потерей крови, а не потому что он думал о ней. — Она могла перемещаться. А также умела отличать правду от лжи. Как и все мы, могла создавать.

— Создавать?

Он вытянул вперед руку, и через мгновение на его пустой ладони возник цветок из драгоценных камней, похожий на те, что были в саду. — Это тебе.

Я взяла его и осмотрела тонкие лепестки из розового кварца. Между ними расположились крошечные кремовые жемчужины, а стебель был сделан из металла, который по весу походил на воздух. Я поднесла цветок к носу, но ничего не почувствовала. Не важно насколько он прекрасен, этот цветок не настоящий.

— Мои братья, сестры и я намного сильнее наших потомков, — продолжил он. — С каждым поколением дары становятся менее могущественными.

Меня замутило. «Наших» потомков, не «их». И снова Генри говорил о своих собратьях как о едином целом, а не как о шести отдельных существах. — У тебя… есть дети? — робко спросила я.

Унизительно осознавать, как мало я о нем знала. После долгого и упорного обучения, я изучила всё, о чем говорилось в мифах, а также всё, что преподавал мне сам Генри. Однако мифы не всегда точны, а Генри не проявлял особого желания рассказывать о своей жизни. Каллиопа когда-то сказала мне, что, по общему мнению, Генри никогда не спал ни с кем, кроме Персефоны, но оказалось, что Каллиопе нельзя доверять.

— Нет, у меня нет детей, — ответил Генри, и я чуть не задохнулась, когда от облегчения резко втянула воздух.

— А ты… — я остановилась, и Генри кивнул, чтобы я продолжала. — А ты хочешь? Через несколько десятилетий, может быть, или столетий.

Он выдавил слабую улыбку, которая не коснулась его глаз. — Посмотрим, захочешь ли ты. Я не собираюсь взваливать на тебя очередную ответственность, о которой ты не просила. А теперь, давай подготовим тебя к церемонии.

Я нахмурилась. Что значили его слова? Он думал, что я не хотела этого? Не хотела выходить за него замуж и всего, что идет наряду с замужеством?

Я снова вспомнила слова Джеймса. Он говорил об этом выборе? Он знал, что у Генри были сомнения. Знал, что Генри считал себя обузой, или что я думала заменить Персефону и бросить его. Хуже того, Джеймс пытался уговорить меня сделать это.

— Ты же знаешь, что я этого хочу, да? — спросила я. — И не важно, что говорят другие…

— Со мной никто об этом не говорил, — возразил Генри. — Даже твоя мама соблюдала границы. На этот раз, — добавил он себе под нос. — Это начало нашего совместного правления. Никто не требует принимать решения прямо сейчас.

Он сказал о совместном правлении, а не о совместной жизни. Еще одно различие. Однако на этот раз это точно была не оговорка. Внутри всё сжалось. — Да, не сейчас, ведь ты сомневаешься в том, что я останусь.

Он замялся. — Я не твой тюремщик. Ты вольна уйти, если хочешь.

— Ты прав, ты не мой тюремщик. Ты мой муж, — огрызнулась я. — Может, хочешь, чтобы я ушла? Будешь править один или исчезнешь? Что случится, если я уйду?

Я хотела, чтобы он кричал на меня. Чтобы был в ярости. Чтобы ощутил те же эмоции, которые вызывал во мне, когда вел себя вот так; когда я так отчаянно нуждалась в том одобрении, которое он отказывался мне давать. От этих чувств хотелось рвать на себе волосы.

Но вместо этого, он глядел на меня с абсолютным спокойствием и ровным голосом произнес: — Я хочу, чтобы ты дала нам время привыкнуть ко всему. Это новая жизнь для нас обоих, и я хочу, чтобы мы развивались, а не воевали. Нет причин для спешки. У нас впереди целая вечность.

Он был прав. В том и причина; мне не было смысла спорить с его словами. Он проявил зрелость, давая нам обоим возможность свыкнуться с новым статусом, а я стала цепляться за него, готовая доверить свою жизнь. Но я не верила, что он любит меня так, как мне того хотелось. И сейчас какая-то часть меня ненавидела его за это.

— Я просто хочу знать, нужна ли тебе здесь, — прошептала я. — Прошу, скажи.

Он наклонился, словно хотел поцеловать меня, но в последнюю секунду решил отстраниться. — Мои желания не должны диктовать твою жизнь. Я хочу, чтобы ты была счастлива. И пока это так, я тоже буду счастлив.

Это был не ответ, и Генри это знал, но я решила отступить и проследовала за ним в спальню, где он уже надевал свою рубашку. Я не хотела больше спорить. Я понимала, что жизнь не станет идеальной, и, возможно, это была и вина Джеймса, что заставил меня сомневаться в Генри. Или это от того, что куда бы я не посмотрела — везде напоминания о Персефоне. Я хотела лишь спокойствия. Его касания. Поцелуя. Слова. Чего угодно.

Я сунула руку в карман и прикоснулась к драгоценному цветку. Пока что этого достаточно.

— Полагаю, что Ава уже показала тебе гардеробную, — сказал Генри. — Ты можешь надевать всё, что пожелаешь. Однако, так как сегодняшняя церемония предполагает вечерний наряд, было бы неплохо, если бы ты предпочла своему привычному стилю что-то более изящное.

— Хорошо, — мягко ответила я. — Можно задать один вопрос?

— Конечно.

Я замялась. Любил ли он меня? Или в его сердце всё еще была Персефона? Он вообще хотел, чтобы я стала его королевой, или же я была лишь заменой своей сестре? Почему он ни разу не посетил меня, пока я была в Греции с Джеймсом?

Но мужество, которое потребовалось мне, чтобы задать эти вопросы, исчезло. Я погрузилась в себя, пытаясь найти его отголоски. Представила неизбежные шесть месяцев в напряжении и одиночестве, но это не помогло. Я ничего не нашла. Каждая частичка меня боялась, что Генри не хочет видеть меня здесь. Что он согласился только из-за моей матери и остальной части совета. Что я буду для него тем же, чем он был для Персефоны: ничем, кроме обязанности. Я задала другой вопрос: