С дедом Генри Чарльз познакомился позже, а самое ранее воспоминание о бабушкином жилище – это канарейки. Каждая птица жила в своей клетке, и каждую клетку Эмили заботливо накрывала скатертью, чтобы птицы могли заснуть. Также в доме стояло пианино, за которое Генри Чарльз то и дело присаживался, чтобы понажимать на произвольные клавиши. Его отцу это не нравилось (ему вообще ничего не нравилось), но бабушка всегда осаживала его и позволяла мальчику играть дальше.

Ясно, почему Буковски мог спутать воспоминания из Пасадены с воспоминаниями из Андернаха – уже будучи в Штатах он по-прежнему часто слышал немецкую речь. Его мать очень плохо знала английский, с бабушкой Эмили, как и с Генри-старшим, когда они оставались наедине, они разговаривали по-немецки. Немецкий также был первым языком самого Генри Чарльза – и, хотя он быстро и с чисто детской легкостью перешел на английский, у него долгое время оставался немецкий акцент. Из-за акцента его часто дразнили соседские дети – в свете недавней войны антинемецкие настроения всё еще были сильны. Так с ранних лет Генри Чарльз приучался чувствовать себя чужаком.

Некоторое время семейство жило у бабушки Эмили, но вскоре они переехали в отдельный дом. Это был бедный район, и семьи там жили не особенно благополучные. Это раздражало Генри-старшего, который бредил идеалом prosperity и не мог смириться с тем, что он, сын разорившегося отца, идет не по дороге успеха. Бред его заходил далеко – к примеру, он запрещал своему сыну играть с соседскими детьми, именно потому что те были бедными. На деле они были не беднее самих Буковски, но, вероятно, именно ради подмены иллюзией этой неприятной правды Генри-старший пытался всячески от них отмежеваться.

В то время отец семейства работал доставщиком молока. Несмотря на то что все вокруг переходили на автомобили, Генри-старший развозил молоко на лошадиной повозке. В «Хлебе с ветчиной» Буковски описывает это с довольно трогательной интонацией – и это единственный раз среди всех многочисленных его воспоминаний об отце, когда он снисходит до сентиментальности. Как-то раз утром Генри-старший разбудил сына и вывел его на улицу, где стояла повозка, запряженная лошадью. Было еще темно, лошадь стояла смирно. «Смотри, – сказал Генри-старший и скормил лошади кубик сахара. – Теперь твоя очередь». Он положил кубик сахара сыну на ладонь. «Подойди ближе! Вытяни руку!» Лошадь потянулась к ладони, сахар исчез. Генри Чарльз дал ей еще один кусок. Потом Генри-старший сказал: «Ну, а теперь иди назад в дом, пока эта лошадь тебя не обгадила»[9].

Если не считать этой забавной истории, Генри Чарльз сразу невзлюбил своего отца: «Я начал испытывать к отцу неприязнь. Он всегда из-за чего-то злился. Куда бы мы ни пошли, он ввязывался в споры с людьми. Но было не похоже на то, чтобы он пугал большинство из них; чаще всего люди спокойно таращились на него, и он приходил в бешенство. Если мы обедали где-то вне дома, что бывало редко, он всегда придирался к еде и порой отказывался платить»[10]. Само собой, эта вечная раздраженность должна была рано или поздно ударить непосредственно по сыну. Но поначалу Генри-старший срывался на прочих членах семейства, ненавидел своих беспутных братьев, Бена и Джона, особенно же презирал собственного отца – вот уж типичный клинический случай. Генри-старший приговаривал: «Я ненавижу алкашей! Мой папаша был алкашом. Мои братья алкаши. Алкаши – слабаки. Алкаши – трусы. Всех алкашей надо бросить в тюрьму на всю жизнь!»[11]

Со своим дедом Леонардом Генри Чарльз познакомился только в шесть лет. Перед этим Генри-старший долго его убеждал, что дед – плохой человек. Одним из аргументов к этому тезису был, между прочим, такой: у деда воняет изо рта. На вопрос: а почему? – отец дал ответ: потому что дед пьет. Как-то раз родители отвезли Генри Чарльза к деду, оставшись при этом в машине. Дед стоял на крыльце, и Генри Чарльз направился в его сторону. У старика были длинные белые волосы и длинная белая борода, как в сказках. Бриллиантовые глаза разглядывали мальчика. Когда старик подозвал его ближе, Генри Чарльз убедился: да, от деда пахло. Они зашли в дом, дед протянул ему коробку и велел открыть. В коробке был наградной немецкий крест. Это был подарок. Генри Чарльз засмущался, но дед настоял, и крест остался у мальчика. Они говорили недолго и скоро расстались.

По дороге домой родители совсем не говорили о дедушке Леонарде. Но он, очевидно, понравился мальчику. Не потому, вероятно, что тот подарил ему интересную вещь. Просто было в нем что-то загадочное, видимо, связанное с его необычным дыханием… Так или иначе, немногочисленные воспоминания о деде Леонарде стали сюжетом стихотворения под названием A gold pocket watch:

В 1927 году Генри Чарльз пошел учиться – сперва это была Virginia Road Grammar School В школе он – уже по привычке – держался в стороне ото всех, не пытался завести друзей и чувствовал всё возрастающее с годами отчуждение. Всё ему было неясно – что делают все эти дети, в чем смысл игр, в которые они играют… Неясно – и даже враждебно.

Он был скован настолько, что не мог сходить в туалет где-нибудь, кроме своего дома. В результате у него начались мучительные запоры, которые позже он возведет в символ своей детской закрытости, запертости от окружающего мира: «Я помню, он мне сказал, что когда мне было 6 или / 7 лет моя мать постоянно водила меня / к доктору и говорила: „он не какал“ / она постоянно спрашивала меня: „ты / покакал?“/ точно это был ее любимый вопрос. / и, само собой, я не мог врать, у меня были настоящие проблемы / с каканьем. / Я был весь связан внутри. / мои родители со мной это сделали»[13].

С учителями мальчик ладил немногим лучше, чем с другими детьми и с родителями. Хотя кое-кому из них нравились его рисунки, ситуацию с учебой испортило подозрение на дислексию. Видимо, именно из-за этих проблем отец впервые избил его ремнем для правки бритвы. Мать не вмешивалась в экзекуцию. С тех самых пор она завела привычку твердить: отец всегда прав.

С насилием Генри Чарльз столкнулся не только дома, но и вне него. Ежедневно в школе старшие или просто более сильные дети издевались над младшими и более слабыми – это было в порядке вещей, как рано усвояемый закон джунглей. Хотя сам Генри Чарльз обладал всеми признаками младшего и слабого, в школе его почему-то не трогали. Но за ее пределами, на улице доставалось и ему. Тогда мальчик понял, что в жизни ему придется драться – или он будет похож на тех хлюпиков, которые каждый день получают по морде и терпят. К таким он испытывал отвращение.